— Нет, ответила Таппенс. — Луковицы.
— А, — протянул Томми, — луковицы.
— Тюльпаны, — сказала Таппенс. — Пойду поговорю о них со старым Айзеком.
— И куда ты их собираешься высаживать?
— Я думаю, вдоль центральной дорожки сада.
— Бедняга выглядит так, словно вот-вот свалится замертво, — сказал Томми.
— Отнюдь, — возразила Таппенс. — Айзек — крепкий орешек. Знаешь, я сделала открытие: все садовники — такие. Если они хорошие садовники, их зрелость начинается после восьмидесяти, а если у тебя работает сильный, здоровый мужчина лет 35 — ти, который говорит: «Мне всегда хотелось работать в саду», можно не сомневаться, что толку от него не будет. Они только время от времени смахнут несколько листочков, а стоит их попросить о чем-нибудь, они каждый раз отвечают, что сейчас не сезон. А поскольку никто не знает, когда сезон, а когда нет, по крайней мере, я не знаю, то они одерживают верх. Но Айзек — просто чудо. Он знает все. — Таппенс добавила:
— Там должно быть и немного крокусов. Интересно, положили ли их в пакет. Пойду посмотрю. Сегодня как раз он приходит, вот он мне все и расскажет.
— Хорошо, — сказал Томми, — я скоро выйду к тебе. Таппенс и Айзек приятно пообщались. Луковицы были распакованы, самые подходящие для их высадки места обсуждены. Сначала ранние тюльпаны, которые, по расчетам, должны порадовать душу в конце февраля, затем были обдуманы красивые «попугайчики с хохолком», и тюльпаны, которые, как поняла Таппенс, будут особенно красиво распускаться на длинных стеблях в мае и начале июня. Поскольку они отличались необычным нежно — зеленым цветом, их решено было посадить вместе в дальнем уголке сада, где их можно будет срывать и украшать ими гостиную, или вдоль тропинки к дому от ворот, где они будут вызывать зависть посетителей. Предполагалось, что они не оставят равнодушными обладающих вкусом торговцев, доставляющих мясо и зелень.
В четыре часа Таппенс поставила в кухне коричневый заварник, доверху наполненный хорошим крепким чаем, рядом — полную сахарницу и кувшин с молоком, и, пригласив Айзека освежиться перед уходом, пошла искать Томми.
Наверное, спит где-нибудь, подумала она, заглядывая во все комнаты. Она обрадовалась, увидев голову, высовывающуюся из зловещей дыры на лестничной площадке.
— Все в порядке, мэм, — произнес электрик, — можете здесь смело ходить. Все налажено, — и добавил, что завтра начнет работать в другой части дома.
— Надеюсь, вы и правда придете, — сказала Таппенс. — Вы случайно не видели мистера Бересфорда?
— Это вы о вашем муже? Видел. Кажется, он прошел на верхний этаж. Ронял там вещи, довольно тяжелые. Книги, должно быть.
— Книги! — воскликнула Таппенс. — Надо же! Электрик вновь вернулся в свой подпольный мирок, а Таппенс поднялась на чердак, превращенный в дополнительную библиотеку, куда были перенесены детские книги. Томми сидел на верхушке невысокой лестницы. На полу вокруг него валялось несколько книг, на полках зияли провалы.
— То-то, — сказала Таппенс, — а притворялся, что тебе не интересно. Ты ведь пересмотрел много книг, так? И заодно разворошил все, что я так аккуратно расставила.
— Извини, — проговорил Томми, — но мне захотелось просмотреть кое-какие книги.
— Нашел еще какую-нибудь книгу, где слова подчеркнуты красными чернилами?
— Нет, ничего такого не нашел.
— Досадно, — сказала Таппенс.
— Я думаю, это — дело рук Александра, мастера Александра Паркинсона, — сказал Томми.
— Верно, — согласилась Таппенс. — Один из многочисленных Паркинсонов.
— Ну, мне он показался ленивым мальчишкой, хотя, конечно, надо было постараться, чтобы столько наподчеркивать, — заметил Томми. — Но больше ничего об этой Джордан я не нашел.
— Я спросила у старого Айзека. Он знает почти всех в округе, но не помнит никаких Джорданов.
— А зачем ты выставила к передней двери латунную лампу? — спросил Томми, спускаясь вниз.
— Я отнесу ее на продажу безделушек, — ответила Таппенс.
— Зачем?
— О, она вечно путается под ногами. Мы, кажется, купили ее где-то за границей?
— Да, в момент умопомрачения.
— Тебе она никогда не нравилась. Ты называл ее «противной». Я в общем-то согласна. К тому же она ужасно тяжелая. А мисс Сэндерсон очень обрадовалась, когда я предложила им ее. Она хотела зайти за ней, но я пообещала привезти ее на машине. Мы отвезем ее сегодня.
— Если хочешь, я отвезу ее.
— Я бы хотела сама.
— Пожалуйста, — сказал Томми. — Может, мне лучше поехать с тобой, чтобы поднести ее?
— О, я найду себе помощника.
— Может, найдешь, а может, нет. Не напрягайся сама.
— Хорошо, — пообещала Таппенс.
— Ты ведь хочешь ехать одна по какой-то другой причине, так?
— Ну, мне просто захотелось немного поболтать с людьми, — сказала Таппенс.
— Никогда не знаю, что ты задумала, Таппенс, но по твоим глазам вижу, что что-то ты задумала.
— Ты лучше пойди прогуляйся с Ганнибалом, — сказала Таппенс. — Я не могу взять его на продажу безделушек. Не хочу ввязываться в собачьи драки.
— Ладно. Хочешь прогуляться, Ганнибал? Ганнибал по привычке ответил утвердительно. Его утвердительные и отрицательные ответы невозможно было не заметить. Он изогнул тело, помахал хвостом, поднял лапу, опустил ее, затем подошел и хорошенько потерся головой о ногу Томми.
«Вот так, — явно говорил он, — для этого ты и существуешь, мой дорогой раб. Мы с тобой чудесненько прогуляемся по улице. Масса запахов, надеюсь».
— Пошли, — сказал Томми. — Я возьму с собой поводок, и не вздумай выбегать на дорогу, как в прошлый раз. Один из этих здоровущих и длиннющих грузовиков чуть было не переехал тебя.
Ганнибал взглянул на него, всем своим видом говоря: «Я всегда очень послушный пес и делаю — лишь то, что мне разрешают». Он был обманщик, но все же вводил в заблуждение даже тех, кто хорошо его знал.
Томмис донес до машины латунную лампу, жалуясь себе под нос на ее тяжесть, и Таппенс отъехала. Когда она завернула за угол, Томми прицепил поводок к ошейнику Ганнибала и повел его вниз по улице. Когда они свернули на дорожку к церкви, он снял поводок, так как на этой дорожке движения практически не было. Ганнибал проворчал благодарность и принялся принюхиваться к пучкам травы, высаженной у стены вдоль тротуара. Если бы он умел говорить, он, без сомнения, сказал бы следующее: «Отлично! Богатые запахи. Вот Большой пес. Кажется, это та чертова восточноевропейская овчарка. — Низкий рык. — Не люблю овчарок. Если я еще раз увижу этого, который укусил меня, я укушу его. О! Отлично, отлично. Какая миленькая сучка. Да-да хотелось бы познакомиться с ней. Интересно, далеко ли она живет? Уж не в этом ли доме? Ну-ка, ну-ка».
— Выходи из ворот, — приказал Томми. — Не заходи в чужой дом.
Ганнибал притворился, что не услышал.
— Ганнибал!
Ганнибал удвоил скорость и, завернув за угол, направился к кухне.
— Ганнибал! — крикнул Томми. — Ты меня слышишь? «Слышу ли я тебя, хозяин? — произнес Ганнибал. — Ты звал меня? Ах да, конечно».
До его ушей из кухни донесся громкий лай. Он бросился к Томми и зашагал в нескольких дюймах за ним.
— Умничка, — сказал Томми.
«Я умничка, верно? — откликнулся Ганнибал. — Как только тебе понадобится защита, я тут как тут».
Они подошли к боковым воротам, ведущим в церковный двор. Ганнибал обладал удивительной способностью при желании изменять свои размеры и в любой момент мог превратиться из широкоплечего, немного больше, чем надо, откормленного пса, в тонкую черную нить. Вот и сейчас он без труда протиснулся сквозь прутья ворот.
— Ганнибал, вернись, — позвал Томми. — В церковный двор тебе нельзя.
Если бы Ганнибал мог ответить, он бы наверняка сказал: «Я уже в церковном дворе, хозяин». Он пронесся по нему с самым веселым видом, будто только этого момента и ждал.