- Наконец мы и остались наедине… без чужих глаз, - вслух произнес я, выделив интонацией «без чужих глаз». И коснулся пальцем мочки уха, показывая княжне что нас вполне могут слушать. Вполне допускаю, что у группы поддержки убийцы может быть нужное оборудование. И если нас отследили, здание уже в прицеле акустических приборов. Или вот-вот окажется.
- Бородач в фокусе. Зашел по следу в арку, двигается ко входу в отель, - в этот же миг напомнил о себе Элимелех. Говорил он по-английски, и «бородач» в его интерпретации почему-то прозвучал как «beaver», бобер.
«Придумай паузу» - обращаясь к княжне, только и смог я мысленно произнести первое, что пришло в голову. Я сейчас не знал что делать, и мне нужно хотя бы несколько секунд, чтобы подумать и осмыслить происходящее. Одновременно с обращением к княжне я коснулся подушечкой большого пальца ключ-карты и в появившемся перед глазами меню управления увеличил громкость музыки.
- У меня это первый раз, и я… немного волнуюсь, - княжна на удивление прекрасно поняла мою косноязычную просьбу.
Однако голос ее дрогнул. И только сейчас, впервые чутко прислушавшись к ее эмоциям я обратил внимание, что Анастасия едва сдерживается, из последних сил сохраняя спокойствие. По моему взгляду княжна осознала, что я только сейчас полностью оценил ее состояние и в очередной раз за сегодня густо покраснела. Причем это ее смущение помогло девушке найти дополнительные силы, чтобы сохранить спокойствие и даже немного прийти в себя.
- Что-нибудь выпьем? – задал я вопрос, который может выручить в любой ситуации.
- Да, я сделаю по коктейлю, - кивнула княжна и направилась к бару. Глянув ей в спину, оценив осанку, я отчетливо прочувствовал ее колоссальное напряжение.
Неожиданной догадкой пришло озарение, что Анастасия сейчас с трудом удерживается от истерики. И следом, все еще держа взглядом ее горделиво выпрямленную спину, я вдруг понял несколько важных вещей.
Мы с ней, как с человеком принадлежащего к аристократии этого мира очень похоже, но при этом абсолютно по-разному воспринимаем происходящее. Для местной аристократии вся жизнь – игра. Вся, кроме смерти, к которой они относятся серьезно. А для меня физическая смерть – пройденный этап, с нее начался мой путь в этом мире. Да и буквально вчера я шагнул с открытой рампы в небо, чтобы упасть с высоты в несколько километров и сразу погибнуть. И даже в случае окончательной смерти здесь, если проломится тонкий лед, по которому я иду, это ведь будет еще не конец. Даже в этом случае снизу меня будет ждать Астерот.
Неожиданно мне пришел на ум пример – когда в фильме «Спасти рядового Райана» поисковый отряд как карты перебирает именные жетоны под пристальными взглядами проходящей мимо колонны солдат. Я сейчас испытал схожее чувство - когда группа замечает, как именно на них смотрят, наконец осознавая, что каждый брошенный со смехом на стол жетон - это ведь погибший солдат, а не просто расходный материал их поиска.
Анастасия, как и многие аристократы ее возраста, не боится умереть – делая это, образно шагая навстречу врагу в атакующей цепи гвардии с флагом наперевес. Но именно в тот момент, когда княжна увидела моими глазами свою гибель, мне кажется она с отчетливой пронзительностью поняла, что человек не только смертен, а что он – что самое обидное, внезапно смертен. И не всегда смерть почетна, а бывает она вот такой – бессмысленно внезапной и беспощадно глупой.
Но было и еще кое-что. Благодаря тому, что мы сейчас оба полностью друг другу открыты для ментальной связи, я понял еще одну важную вещь. То, что для меня сейчас является незначительным моментом, для юной княжны имеет огромное значение – все же возраст сказывается. Это для меня сейчас сопутствующие общению с княжной события все абсолютно проходные, не требующие сильного внимания – ну женихом назвала, потом попросила покинуть поместье; ну поцеловались сегодня, бывает. Дело житейское.
Для Анастасии все происходящее в подобном плане отношений имеет гораздо более серьезную личную значимость. Для нее это может вообще был первый серьезный поцелуй – судя по неопытности. И общаясь с ней, пусть даже делая скидку на ее иезуитскую холодную расчетливость, я совсем не держал в уме, что в тридцать пять иногда даже не замечаешь какие-то моменты, из-за которых в семнадцать можно страдать месяцами. Думая, что жизнь кончена насовсем, и впереди только бессмысленная серая безнадега без любви, но с тоской и жалостью.