— Гоночные фары, — буркнула Паттон. — Что нам нужно — так это гоночные фары.
— Слишком ты беспокоишься.
— Это ты слишком спокоен. — Она резко отвернулась от окна к напарнику. Эта пьеса была знакома обоим и разыгрывалась не реже одного раза в дежурство. Может быть, она слишком беспокоится, но для полицейского это лучше полного спокойствия. — Не забудь притормозить прямо перед мостом.
Констебль Джек Брукс усмехнулся, но улыбку скрыли пушистые усы.
— Думаешь, они вернутся?
Она пожала плечами.
— Кто знает? С бродягами никогда не поймешь. Одно я знаю — слишком здесь все пересохло, чтобы костры жечь.
— С этим трудно спорить, Мэри Маргарет.
Паттон возвела очи к небу. Этот сукин сын продолжал называть ее полным именем и отказывался говорить просто Мардж, как все остальные.
— Это тебе-то трудно спорить? — возвысила она голос. — Да ты готов спорить с чем угодно, чтобы я ни ска… О Господи!
Она вцепилась в приборную доску, когда Брукс вильнул в сторону, пытаясь уйти от сверкающей белой фигуры, вдруг вырвавшейся из-за деревьев. Но та оказалась слишком близко. И скорость была слишком велика.
Раздался звук удара о крыло и двойной глухой стук — под передними и задними колесами.
Брукс отчаянно затормозил, проклятия слились с визгом резины по асфальту. Оба офицера схватили шляпы и дубинки и выскочили на дорогу. В пятнадцати футах от себя они увидели, на что налетели. В ночной темноте виднелась бледная скорченная масса на асфальте. Они остановились, зная, что живым это быть уже никак не может.
— Большая белая собака? — предположил Брукс.
— Может быть. — Паттон перевела дыхание. Ей всегда было легче иметь дело с мертвыми людьми, чем с мертвыми животными. — Подойдем.
Брукс подошел первый, опустился на колени и застыл. Его глаза быстро приспособились к темноте, и он теперь ясно видел, что они сбили. Это существо было не более трех футов в холке, изящные ноги кончались тонкими раздвоенными копытами. На точеной голове между бровями выступал витой хрустальный рог. На Брукса смотрел агатовый глаз, в нем светилась боль, и Брукс понял, что зверь еще жив, хотя взор его тут же стал тускнеть.
— Джек, что тут… Святая Мария, Матерь Божья! Это невозможно. Этого не может быть.
Она тоже опустилась на колени, невольно осенив себя крестным знамением, и коснулась длинной белой шерсти. Дрожащими пальцами ощутила теплый и мягкий мех, такой же реальный и такой же нематериальный, как летний бриз.
Единорог вздохнул, испустил длинный выдох, принесший аромат лунных пастбищ, затрепетал и умер.
Дорога опустела.
— Я не хотел, — произнес констебль Брукс, трогая рукой то место, где лежал зверь. По щекам его текли слезы. — Видит Бог, я не хотел.
— Джек!
Он встрепенулся, услышав в голосе своей напарницы тревогу и страх. Она стояла на ногах, приподняв жезл, и костяшки пальцев у нее побелели. У края дороги под кустами что-то шевелилось.
Черное на черном. И зловоние, or которого он закашлялся.
Медленно поднимаясь с колен, Брукс боролся с парализующим его страхом. Первобытный ужас перед тьмой и таящимися в ней тварями. «Беги, — вопил внутренний голос, — БЕГИ!» Но они оба, привычно овладев собой, медленно пятились к машине. И сели в нее, ощущая колотящиеся у горла сердца, с влажными от пота ладонями, хотя никто их не преследовал.
— Эта тварь… — хриплый голос изменил ей, и она начала снова. — Эта тварь… она его и выгнала на дорогу.
— Ага.
Его голос звучал не лучше.
Они сидели, оглушенные, пока резкий свет фар проезжавшей машины (которая заметно снизила скорость при виде патрульного автомобиля) не вернул их в реальный мир.
Констебль Паттон обменялась с напарником озабоченным взглядом. Лицо у Брукса было усталым и изможденным, но он уже пришел в себя. Паттон возблагодарила всех святых, что не она была за рулем. Наконец она сказала:
— Мы ничего не видели.
— Верно. — Это прозвучало, как последний вздох единорога. — Мы ничего не видели.
Потом Брукс включил двигатель, и они поехали патрулировать дальше.
С крыла машины сорвался одинокий белый волосок и растаял в ночи.
Роланд всегда спал чутко, и от первого стука проснулся полностью. Он тряхнул головой, чтобы прогнать остатки кошмара, — последней его сценой была танцующая в лунном свете голая миссис Рут, — и попытался спустить ноги с дивана.
Пушистая и теплая тяжесть удерживала их на месте.
В полумраке — в городской квартире никогда не бывает полностью темно — Роланд заметил таинственное сияние золотистых глаз. Он дернул ногой.
— Ай! Черт тебя побери, котяра!
Второй стук был заглушён короткой схваткой.
— Что случилось, Роланд?
Он зажмурился от неожиданно яркого света. У выключателя стояла Ребекка в пушистом халате и с волосами, спутанными больше обычного. Роланд показал на Тома, который с выражением сосредоточенного спокойствия вылизывал себе плечо.
— Этот кот меня укусил!
— За что?
— Ну… — Он обрадовался, что спросонья в состоянии еще и говорить. — Я его пнул ногой.
— За что?
— Он у меня на ноге спал.
Внимание Ребекки отвлек третий стук.
— Кто-то стучится в дверь, — заявила она со счастливой улыбкой. — Это, наверное, Свет.
— Ага, может быть. — Роланд, бесшумно переступая босыми ногами, обошел диван. — Но не меньше шансов, что это Тьма.
Ребекка задумалась.
— Я думаю, что Тьма не стала бы стучать.
Четвертый стук прозвучал слегка нетерпеливо.
— Иду, иду. — Цепочка звякнула о стенку. — Детка, стой у меня за спиной.
— Для чего?
— Для защиты.
— От Света?
Роланд вздохнул, возясь с засовом.
— Мы не знаем точно, кто это…
В раме открытой двери стоял юноша лет двадцати. В его глазах смешались, как в шторме, серый и синий цвета, и Роланд опустил перед ними взгляд, вперившись в спасительную стабильность узора половика.
Когда мир перестал вращаться и пульс слегка успокоился, он глубоко вздохнул и стал поднимать глаза опять, фиксируя замеченное по дороге: черные ботинки, обтягивающие джинсы, красный платок, завязанный над коленом, три ремня с заклепками вокруг бедер и узкой талии, изогнутая полукругом рука с серебряными браслетами от кисти до локтя, ослепительно белая футболка с рваными рукавами и значок с веселой мордой — белое на черном.
Взгляд Роланда застыл на длинной золотой линии шеи, он с усилием, пока еще мог, отвел глаза. Острие подбородка у юноши было тяжеловатым, и лицу чуть-чуть не хватало гладкости, чтобы быть смазливым. В ухе у него висело большое серебряное кольцо, а цвет волос переливался от белого у концов до золотистого у корней. Но крашеными они не выглядели.
Юноша улыбнулся, и Роланд забыл обо всем перед сладкой чувственностью этой улыбки.
— Господи Иисусе!
— Не совсем. — В голосе звучали бархатные нотки. — Можно войти?
— Ах да. Конечно.
Заставив себя отвести глаза, Роланд шагнул в сторону. Он чувствовал головокружение и много чего еще, в чем не в силах был себе признаться и отталкивал от себя в паническом страхе.
«И не думай. Ты уже слишком стар для таких серьезных перемен. Плевать, что он такой красавчик».
Когда он обернулся, юноша склонился над рукой Ребекки.
Это должно было выглядеть нелепо — воплощенная мечта хэви метал, коленопреклоненная перед молодой растрепанной женщиной в пушистом халате и с глазами ребенка, — но не выглядело. Все казалось правильным. Правильнее всего того, что случалось с Роландом с тех пор, как четыре года назад умерла его мать. Он видел в этом песню, слышал музыку, ощущал силу.
— Ты звала, и Свет пришел. Леди, меня зовут Эвантарин.
Он поднес ее руку к губам, и серебряные браслеты зазвенели.
Ребекка секунду казалась озадаченной, потом поняла, что он делает, и усмехнулась.