Уже почти год Ребекка размышляла, настоящие ли эти белые полоски зубов за густо накрашенными губами. Но всякий раз от решения этой проблемы ее отвлекали потоки слов.
— Может быть, она думает, что я плохо слышу? — спросила она однажды у человечка.
Тот ответил в обычной своей манере:
— Может быть, она не думает.
Вытащив из кармана ключи — а они всегда были в правом переднем кармане джинсов, — Ребекка вставила их в замок. Тут она придумала новое имя и, оставив ключи в замочной скважине, вернулась к дереву.
— Перси? — спросила она.
— Еще чего! — услышала она в ответ.
Ребекка философски пожала плечами и вошла в дом.
В пятницу вечером она занималась-стиркой и ела-на-ужин-овощной-суп-с-говядиной, как указывал список, составленный для нее Дару — сотрудницей отдела социального обеспечения, которая ее курировала. Субботу она провела в саду Аллен Гарденс, помогая своему другу Джорджу пересаживать папоротники. На это ушел целый день, потому что папоротники не хотели, чтобы их пересаживали. В субботу вечером Ребекка стала готовить чай и обнаружила, что кончилось молоко. Молоко относилось к числу тех вещей, которые Дару называла «бакалейная мелочь», и ей разрешалось покупать его самой. Взяв из кувшина в виде космического шаттла доллар с четвертью, Ребекка вышла из квартиры и направилась по Мючуал-стрит к лавочке на углу. Она не остановилась поговорить с человечком и даже не посмотрела на дерево. Дару не уставала повторять, что с деньгами нужна осторожность, и Ребекка не собиралась таскаться с ними дольше, чем это будет необходимо.
Когда она возвращалась домой, ей вдруг показалось, что вокруг стоит необычная тишина и плохо освещенная улица заполнена незнакомыми тенями.
— Мортимер? — позвала она, приблизившись к дереву. Он должен был ответить, угадала она его имя или нет.
На лицо упала капля дождя.
Теплого.
Она тронула щеку рукой, и рука стала красной.
Кровь.
Кровь Ребекка знала. У нее самой текла кровь каждый месяц. А Дару говорила, что в любое другое время кровь — это ненормально, и если такое случится, Ребекка должна позвонить Дару — даже ночью, но ведь Дару не видала человечка, а кровь текла у него, это Ребекка знала, но не знала, что делать. Дару говорила, что в городе по деревьям лазить нельзя.
Но у ее друга текла кровь, а это ненормально.
Правила, часто говаривала миссис Рут, на то и существуют, чтобы их нарушать.
Ребекка поставила молоко на землю, подпрыгнула и ухватилась за нижнюю ветку каштана. Из-под пальцев посыпалась кора, но Ребекка цеплялась сильнее — люди часто удивлялись, насколько она сильна, — и наконец взвилась на ветку, сбросив сандалии. В начале весны люди в оранжевых куртках хотели эту ветку срезать, но она с ними говорила до тех пор, пока они не забыли, зачем пришли, и с тех пор они больше не приходили. Ребекка не одобряла, когда режут деревья шумными машинами.
Она полезла выше, к любимому насесту человечка. Было плохо видно из-за сумерек и шевелящейся листвы, которая покрывала ее путь неожиданными теневыми узорами. Схватившись за мокрую и липкую ветку, Ребекка поняла, что уже близко. Тут она увидела пару свисающих ботинок, носы у них уже не задирались так заносчиво, и кровь капала на верхний, а с него — на нижний.
Человечек был зажат между двумя ветвями и стволом. Глаза закрыты, шляпа съехала набок, а из груди торчал черный нож.
Ребекка осторожно взяла его на руки. Он что-то пробормотал на непонятном языке, но не шевельнулся. Он почти ничего не весил, и ей легко удалось спуститься, держа его на одной руке. Ноги человечка постукивали ее по бедрам, а голова безвольно моталась около шеи.
Достигнув нижней ветви, Ребекка села, обхватила раненого друга второй рукой и оттолкнулась. Ударилась о землю и упала на колени. Захныкала, потом поднялась и поспешила в безопасность своей квартиры.
Там она сразу же положила человечка на двуспальную кровать. Грудка вокруг ножа все еще поднималась и опускалась, а это означало, что он жив, но она не знала, что теперь надо делать. Позвонить Дару? Нет. Дару не умеет ВИДЕТЬ, и потому не сможет помочь.
— Она подумает, что у меня опять провалы, — поделилась она с лежащим без сознания человечком. — Как в тот раз, когда я впервые про тебя рассказала.
Ребекка ходила по комнате, грызя ногти на левой руке. Нужен кто-то умный, но такой, чтобы умел ВИДЕТЬ. Кто-то, кто знает-что-делать.
Роланд.
На самом деле он даже не говорил, что умеет ВИДЕТЬ. Он едва ли вообще ей что-нибудь говорил, но он разговаривал музыкой. И музыка сказала, что он помог бы. И он умный. Роланд — он знает-что-делать.
Она села на край кровати и натянула кроссовки, потом обернулась и похлопала человечка по колену.
— Не бойся, — сказала она. — Я иду за помощью.
Схватив по дороге свитер, Ребекка вышла в холл и остановилась. А как он здесь будет один?
— Том?
Большой дымчато-полосатый кот, с величавым достоинством шествующий по холлу, остановился и повернулся к ней.
— Человечек с дерева ранен.
Том вылизывал белоснежный пушистый воротник, ожидая, когда ему скажут что-нибудь, чего он еще не знает.
— Ты не мог бы с ним побыть? Я иду за помощью.
Том глубоко задумался, рассматривая переднюю лапу. Ребекка подпрыгивала от нетерпения, но хорошо знала, что торопить кота бессмысленно. Наконец кот встал, подошел, потерся о ее ноги и ткнулся головой в колени.
— Спасибо, Том! — Она протянула руку и толкнула дверь. Том вошел и успел убрать хвост, когда Ребекка закрывала дверь.
К лестнице она уже бежала.
Роланд скривился, глядя на рассыпанную мелочь в гитарном футляре. Не очень хороший вечер. Честно говоря, для субботы на углу Йонг и Квин-стрит — просто плохой. Одну из немногих бумажек подхватил ветер, и Роланд прихлопнул ее рукой. По поводу арендной платы за комнату в подвале дядя проявлял душевное понимание, но кормить его отказывался безоговорочно. «У здорового мужика двадцати восьми лет от роду, — не уставал повторять дядя, — должна быть настоящая работа».
Из метро вышла молодая девчонка, почти одетая — в бледно-голубых шортах — и Роланд проводил ее взглядом, когда она прошла мимо него и остановилась у светофора.
Бывала у него время от времени настоящая работа, но он всегда возвращался к музыке, а музыка возвращала его на улицу, где можно играть что хочешь и когда хочешь. Иногда он играл с местными группами, если надо было срочно заменить гитариста. Сегодня вечером он должен был выйти на замену, но днем ему позвонили и сказали, что ударник и клавишник тоже заболели, и концерт отменяется.
Роланд посмотрел на часы. Восемь сорок пять. Через пятнадцать минут закроются «Симпсон» и «Итон-центр» и на улице может найтись работа.
Из перехода под Квин-стрит, соединяющего «Симпсон» с «Итон-центром» и подземкой, послышались звуки, в которых Роланд распознал песню «Битлз». Сами «битлы» ее вряд ли узнали бы, но этот парень торчал тут уже шесть дней, и Роланд привык к его странной интерпретации. Поющие в поездах зарабатывали больше, но им приходилось сотню баксов в год отслюнивать Транспортной Комиссии города Торонто за лицензию и со станции на станцию перемещаться по расписанию, согласованному с главной конторой. Роланд таких вариантов даже не рассматривал: лицензирование искусства он воспринимал как оскорбление — по крайней мере для себя.
Он снова глянул на часы. Восемь сорок семь. Как летит время! Без конца мельтешили прохожие, и Роланд по лозунгам на их футболках — «Право медведей вооружаться?» — предположил, что это американские туристы. Иногда казалось, что в Торонто на выходные съезжается половина северного штата Нью-Йорк. Он вздохнул и мысленно подбросил монету. Выпал Джон Денвер, и Роланд заиграл «Высоко в Скалистых горах». Для художественной целостности.