— Я тоже не хочу тебя огорчать. Но я с тобой провел целый день. Мне надо хоть немного побыть одному. — В его голосе звучала просьба к Эвану — понять.
Неожиданно он нашел понимание у Ребекки.
— Иногда любовь к человеку так тебя расстраивает, что с этим трудно справиться, правда?
«Любовь? Неужто? И в самом деле это больше, чем просто сексуальная тяга?»
С любовью он, может быть, и сумеет справиться. Роланд заставил себя улыбнуться и срывающимся голосом ответил:
— Да.
Эван только вздохнул, но сказал всего лишь:
— Будь осторожен.
Хотя уже наступила ночь, дневная жара исходила из бетона и асфальта, и температура все еще оставалась высокой. Сотни голов качались над тротуарами, ведущими их от одного светлого пятна к другому, и десятки радиостанций орали из окон проезжающих машин. Запах пота и духов мешался с выхлопом автомобилей, создавая специфический аромат городской летней ночи.
Улицы стали другими! Влившись в толпу, идущую на юг к Йонг-стрит, Роланд кожей ощущал эту разницу. Прохожие, видимо, тоже, потому что в толпе почти не слышался смех и была она какая-то нервно-напряженная.
«Вы и знать не хотите, — сказал он им безмолвно. — Вы в самом деле не хотели бы знать, что это такое?»
Но он-то знал. Он знал, что где-то по городу бродит Тьма. И приди она к нему сегодня, он встретит ее в одиночку. Роланд смотрел на проносящиеся мимо лица, сменяющие друг друга как в калейдоскопе: глаза, носы, рты, щеки и подбородки, улыбки и гримасы, желтые, белые, коричневые, черные — в тысячах сочетаний.
«Мать твою! — Он опустил взгляд под ноги, желудок завязывался в узлы. — Я все равно его не узнаю, даже если увижу».
Ребекка была с Эваном. Дару — в приятной безопасности офиса. Он был один.
— С ума я съехал на фиг, — сказал он про себя.
Две молодые девчонки с опаской взглянули на него и отошли на безопасное расстояние.
Роланд подумал было остановиться и поиграть на Джерард-стрит, но запах из пиццерии так ударил по и без того натянутым нервам, что он пошел дальше на юг. На Эдвард-стрит сидел старик, с трудом извлекавший звуки из аккордеона, а на Дандес-стрит, у северного конца «Итон-центра», обосновался целый ансамбль из четырех инструментов с усилителями, и даже на углу шум был около ста децибел. Они орали тексты, в которых перемешались секс и боль, и Роланд, стараясь не слушать, пробился сквозь собравшуюся толпу. Минуя наркоманов и побирушек, бродяг и шлюх, он стремился в относительную безопасность своего постоянного места на Квин-стрит.
На той стороне улицы двое ребят никак не старше пятнадцати покупали пакетик у пожилого мужика в черном кожаном пиджаке. Все это делалось в открытую, все знали, что в чужие дела никто не полезет. Роланд скрипнул зубами и прошел мимо. «А я-то хороший. — Он так стиснул ручку футляра, что пластик врезался в ладонь. — И мы еще удивляемся, кто призвал сюда Тьму. Да каждый из нас, сволочей».
От злости, пусть даже на себя, он почувствовал себя сильнее и попытался это чувство сохранить.
На излюбленном его углу стоял человек. Распустив по спине длинные немытые патлы, переступая вылезающими из грязных джинсов босыми ногами и сверкая свежевыкрашенным красным крестом на засаленной футболке, мужик орал:
— Близок, близок, — голос оказался неожиданно глубоким и грудным, — близок конец мира!
— Только этого мне не хватало! — застонал Роланд. — Господи, только не сегодня.
Стараясь не глядеть на психа, Роланд перепрыгнул лужу блевотины — запах был заглушён сотнями других — и направился к другому излюбленному месту.
На широком открытом пространстве конца Бэй-стрит возле Симпсон-Билдинга примостились отчаявшийся с виду продавец цветов и лоточник, с горячими сосисками; медленный поток туристов направлялся к старому и новому Сити-холлу. Роланд аккуратно положил футляр на мостовую, вынул Терпеливую и оставил футляр лежать раскрытым. Подстроил гитару, перехватил взглядом проходящую молодую женщину — ее груди под тонким полотном, казалось, прошептали ему несколько слов — и вдруг меланхолично заиграл «Если».
Играя и произнося слова автоматически, он ловил обрывки разговоров.
— …до девяти сорока не начнется, я смотрел по газете.
— Ну, он говорит, что ты, просто деловой завтрак…
— Послушай, Мардж, давай договоримся. Ты мне позволишь оставить бороду, а я позволю тебе проколоть уши.
— …на первой странице про самоубийство горничной сегодня утром.
Эти двое шли медленно, и Роланд навострил уши, пытаясь разобрать остальное.
— Так это же не самоубийство. Просто какой-то нарк вмазался слишком сильно.
— Посыльный вкалывает себе в вену почти грамм героина — и это тоже случайность? По-моему, что-то там творится, в «Кинг Джордже».
— Думаешь? Да кто ж их, нарков, разберет?
«И правда, кто?» — думал Роланд, отпуская от себя песню. Этого посыльного они сегодня видели? Могли бы спасти? Отогнав навязчивые мысли, он попытался похоронить свои чувства в сарказме. «По крайней мере этот тип оставил след».
Не помогло. Сарказм оказался слишком хилым костылем для того груза, что давил теперь на него.
«И мы все время на один труп отстаем».
— И что ты тут делаешь, интересно знать?
Роланд повернулся и уткнулся гитарой в живот одного из самых жирных копов, которых когда-либо видел. Вид у мужика был такой, будто он только что вылез из комедии Берта Рейнолдса — весь, вплоть до свинячьих глазок, выглядывающих из складок жира.
— Я тебя спрашиваю, парень!
И даже говорил он, как в плохой комедии Берта Рейнолдса, но у Роланда не было ни малейшей охоты смеяться. Такому типу дай дубинку и право ею орудовать, так он это сделает не задумываясь.
— Я что-нибудь нарушил, офицер? — Роланд старался говорить спокойным, ровным голосом, без малейшего намека на что-нибудь похожее на оскорбление. Если этого человека прислала Тьма, ей не пришлось много трудиться.
— А если бы ты не нарушил, стал бы я тратить на тебя время? Ты тротуар перегораживаешь. Проходи давай.
А за словами ясно угадывался подтекст: «Давай, хипарь вонючий, побазарь. Я тебя с дерьмом смешаю, и ты это не хуже меня знаешь».
Много лет назад Роланд мог бы и возразить. Пешеходы его легко обходили, и никто не жаловался. И много лет назад такой спор закончился проведенной в кутузке ночью и тремя сломанными ребрами. Он присел, уложил гитару в футляр и застегнул замок.
Фараон стоял и глядел ему вслед, и Роланд мог видеть его до тех пор, пока эту тушу не скрыл поворот на Бэй-стрит.
Под грохот подземки, сотрясавший весь западный склон долины Дон-Вэлли, Эван с Ребеккой проползли сквозь дыру в изгороди и вскарабкались по массивной цементной опоре виадука Блур.
— Посмотри на растения! — крикнула Ребекка, перекрывая шум рельсов.
Вопреки постоянному грохоту и вибрации виадука сверху и облаку выхлопных газов с Бэйвью-авеню снизу свежая зелень покрывала землю роскошным ковром. И даже палящая жара последних дней не смогла с ним совладать.
— Это тролль за ними ухаживает. Работа у него такая. — Поезд уже проехал, и последнее слово упало в относительную тишину. Ребекка хихикнула и добавила: — И за мостом тоже он смотрит.
Эван проследил взглядом по всей длине массивной колонны до верха, где под углом уходили в ночь стальные опоры, и снова глянул на землю. Тролль был их последней надеждой. Никто из серого народа, с которым они сегодня говорили и кого предупреждали, ничего не знал. Некоторые просто не хотели разговаривать и молча пожимали плечами. Серый народец в городе был в основном молод и мало чем интересовался, кроме своих собственных дел. А более взрослых, более серьезных созданий было мало и становилось все меньше.
Внимание Эвана привлекло дерево, стоящее там, где, казалось, дереву расти не следовало. Он прояснил свой ум, и тролль грациозно наклонил голову.