С невообразимой ловкостью и проворством человек проскользнул между глыбами и затаился в этом укрытии, опираясь спиной на монолит плиты. Очень медленно он достал пистолет и, замерев на месте, терпеливо принялся ждать дальнейших событий. Было нечто несоразмеримое в этом спокойствии. Что-то сверхъестественное, что ли. Человек словно сросся с безмолвием окружавших его камней.
Преследователи остановились — заметили обессиленное животное и цепочку следов еще не занесенных ветром, указывающих, куда мог направиться беглец.
Один из всадников, видимо, главный, неторопливо двинулся пешком по этим следам. Остальные же дружно спешились и принялись деловито за сборку какого-то прибора, детали которого они ловко извлекали из седельных саквояжей.
Из укрытия человек мог разобрать, что сооружали его враги. Это был аппарат Баннинга. Теперь ему вряд ли удастся выпутаться из этой истории. Из пистолета до них не добьешь, далековато. Аппарат своим беспощадным лучом легко достанет его и прикончит, либо обездвижит, в зависимости от их решения.
Человек убрал бесполезное оружие. Он прекрасно знал, что теперь его ожидает… Преследователи являлись блюстителями правопорядка служебного ведомства Земли. Они уже вынесли ему приговор — двадцать лет заключения под стражей в лунной тюрьме. Двадцать лет в одиночной камере, молчании и сумраке.
Хотя, этот человек давно свыкся с чувством неизбежности. Неизбежность голода, одиночества, боли, снов без сновидений…
Но, тем не менее, он и не думал так просто сдаваться. Он огляделся по сторонам, взглянул на равнодушное небо и глаза его сверкнули безумным отчаянием. Рука потянулась к каменному выступу и машинально обломила его.
От этого звука предводитель преследователей остановился и, подняв в приветствии правую руку, отчетливо произнес:
— Эрик Джон Старк!
Человек за камнями весь напрягся, но не сдвинулся с места. Тогда послышалась речь на ином языке и это нисколько не походило на язык Земли, Марса или Венеры. Эту звуки родились на раскаленном Меркурии.
— О Н’Чака, одиночка без рода и племени, к тебе взываю я!
Последовала продолжительная пауза. Преследователь терпеливо ждал.
Эрик Джон Старк, так звали беглеца, медленно выступил вперед из нагромождения каменных обломков.
— Кто знает меня под именем Н’Чака?
Преследователь перевел дыхание и ответил уже по-английски:
— Ты не узнаешь меня, Эрик? Можем ли мы спокойно поговорить?
Старк пожал плечами.
— Почему бы и нет?!
Он подошел ближе. Полицейский был тоже довольно крепкого вида мужчина с грубоватыми чертами лица. Эти заселенные людьми планеты, сестры старушки Земли, не так страшны, как кажется на первый взгляд. А тем более, когда смотришь на них с расстояния в миллионы миль. Конечно, это жестокие миры, наложившие свою отметину на Старка и этого полицейского чиновника. Седина в волосах, обожженная под солнцем кожа, твердый и проницательный взгляд.
— Давненько не виделись, Эрик, — сказал полицейский.
Старк подумал: “Да, лет шестнадцать, не меньше”. Мужчины продолжали молча разглядывать друг друга. Старк заметил:
— А мне казалось, что вы никогда не покидаете Меркурий, Эштон.
— Это так. Но недавно всех опытных работников отозвали на Марс, — полицейский достал сигареты. — Закуривай.
Старк извлек одну. Оба склонились над зажигалкой Эштона. Ветер поднимал песок у них под ногами. Трое полицейских терпеливо ждали неподалеку. Молчание нарушил Эштон:
— Я буду, возможно, груб и неделикатен с тобой, Эрик, но мне хочется кое о чем напомнить тебе.
— А стоит ли? — бросил Старк. — Вы и так меня взяли.
— Это факт, — кивнул Эштон, — хотя сделать это было очень не просто. Именно поэтому я и хочу поговорить с тобой, парень.
Его темные глаза встретили ледяной взгляд Старка и спокойно выдержали его.
— Ну-ка припомни, как я — Саймон Эштон впервые появился в той долине Меркурия, где возбужденные шахтеры измывались над диким мальчуганом, посаженным в клетку, и уже собирались было совсем его прикончить, как и то племя, которое того воспитало. И еще припомни все последующие годы, как я старался превратить спасенного паренька в цивилизованное существо.
Старк мрачно рассмеялся.
— Зря вы это сделали. Нужно было оставить меня в клетке как есть. Я, уже тогда, был слишком безнадежен для цивилизации.