— С тобой разве выберешься куда-нибудь? — басом сказала жена Мегалова, поправляя пенсне.
Но тут же она, уязвленная познаниями Токарцевой, пробормотала что-то о грубости интересов современной молодежи…
Антон разразился целой лекцией.
— А балет? — говорил он. — Тоже, в общем, ногами, тоже ножная техника, а считается искусством. А где такие сборы, как у нас? Восемьдесят тысяч зрителей! А расширьте стадион — все сто будут…
Мария Дементьевна умело вмешалась в спор:
— Закусим немножко… Прошу вас закусить.
Сперва гости сделали вид, что это приглашение их совершенно не интересует, — дескать, не в этом суть.
— Ну что же, господа… Ой, боже мой, пардон, ха-ха… граждане, прошу вас!
Все разом повалили в столовую.
Загромыхали стулья. Все рассаживались. На столе искрился цветной хрусталь. Салфетки, сложенные конвертами, стояли на тарелках, как паруса. И на диво оснащенный стол готов был, казалось, отплыть… Тамадой был выбран, конечно, Антон, ибо Димочка напомнил всем, что Кандидов был настоящим тамадой — бригадиром на Волге.
Все принялись за дело, заработали ножами и вилками. Тренькнули бокалы.
Иногда сквозь шум слышался неутомимый голос Димочки:
— А ну-ка, подвиньте ко мне этот полупаштет!..
Мегалов с тарелкой в руках, щурясь, оглядывал стол. Жирные губы его были озабоченно поджаты. В одной руке профессор держал тарелку, в другой — вилку. Он держал тарелку, как палитру. Вид у него был вдохновенный. Он откидывался назад, искоса прицеливался, тыкал вилкой, клал нежно кусочек на тарелку, примеривался к другому блюду, соображал малость, цапал ломтик, пристраивал его на тарелке, затем выбирал грибок, словно подбирал нужный колер… Пили за новорожденную, пили за отсутствующего Ардальона Гавриловича, пили за присутствующих дам, пили просто так. Ласмин высвободил белоснежную салфетку из-под козлиной своей бороды, встал и провозгласил тост за знаменитого гостя.
Все зааплодировали и полезли чокаться с Антоном.
Мегалов растрогался, вытер рот салфеткой, облобызал Антона. И, тут же сев, спросил:
— Ну и что ж, это хорошо, в общем, оплачивается?
— Что? — не понял его Антон.
— Ну вот это… ножное искусство.
Цветочкин, Лаомин и Димочка наперебой подливали Антону. Как все очень здоровые люди, непривычные к вину, Антон очень быстро захмелел. Он уже раз опрокинул бокал на скатерть. Мария Деменгьевна, конечно, не заметила, но, как только Антон отвернулся, сейчас же посыпала пролитое солью, чтобы пятна не осталось.
Антон уже рассказывал какие-то необыкновенные истории.
— Я… это что!.. Вот у нас на Волге был грузчик, так можете поверить… Один раз стоит на пристани и ухватился за корму парохода. Капитан командует: «Самый полный ход!» Что за петрушка? Не идет пароход, и все!.. Так пароход прямо с грузчиком пристань потащил…
Димочка тут же не преминул сострить:
— Э, Антон, да ты не только вратарь, ты привратник: приврать мастер.
Как всегда, в отсутствие Ардальона Гавриловича Димочка острил безудержно. Но Антон уже сидел за роялем. Он взял несколько аккордов и хорошим, легким голосом запел:
— Эх, да пониже да города Саратова протекала реченька да матушка Камышенка…
Он сидел на круглом стуле, как на причальной тумбе, и нажимал по очереди обеими ногами педали, словно на велосипеде.
Потом он вдруг перешел на другой лад. Подмигнул Марии Дементьевне и запел:
— Где вы учились музыке? — спросила польщенная Мария Дементьевна.
— В первом классе, — сказал Антон.
— Как — в первом классе?
— А на пароходах, — пояснил Антон. — Там в салонах первого класса пианино всегда. Я, как, бывало, разгрузки мало, так наверх… и подбираю до третьего свистка… Раз чуть не уехал — «Сердце красавицы» подлаживал.
Он стал настоящим героем вечера. Вспомнив цирк, он стал показывать фокусы. Жонглировал пустыми бутылками. Кольцо, взятое у Марии Дементьевны, исчезло из-под чашки и нашлось, конечно, у переконфуженного Мегалова. Салфетка, завязанная в три узла, непостижимым образом оказывалась саморазвязавшейся. Водка горела в рюмке синим пламенем, и Антон опрокидывал огонь прямо в рот. Он двигался по комнате, огромный, сам немножко уже оглушенный вином и успехом, а за ним гурьбой, как крысы за гамельнским музыкантом[34], ходили гости и старались не упустить ни одного слова, ни одного движения, и восторгались, и ахали… Каждый хотел выпить с ним отдельно, и ему подносили и подносили. Он уже чувствовал, что ему будет плохо, отказывался, но тогда начинались обиды.
— Ай-я-яй, Антон Михайлович, со всеми пили, а с нами? Стыдно!..
— Да я не могу больше, — отнекивался Антон.
— Ну да, рассказывайте, такой богатырь! Бросьте скромничать. Что для вас эта стопочка?
Антон вдруг стал очень громко говорить. Ему казалось, что все где-то очень далеко, плохо слышат его. Почему-то он очутился с Ладой в передней. Очевидно, их снесло сюда во время танца. Лада показалась ему необычайно красивой. Он вспомнил Настю и с обиды, со зла поцеловал Ладу.
— Сумасшедший!.. — сказала она и, передохнув, прижалась лбом к его плечу.
Между тем Дима, несколько уязвленный тем, что сегодня он оказался на втором плане, придумал сыграть с Антоном шутку. Антону дали в руки половую щетку. Дима влез на стол. В руках у него была миска с водой.
— Сможешь удержать? — спросил он Антона.
— Об чем разговор!
Миску прижали щеткой к потолку. Щетку вручили Антону. Антон крепко держал ее. Дима спрыгнул со стола и отставил его к стенке.
— Ну, вот и стой теперь так! — воскликнул Дима при общем восторге.
И все стали уходить. А Антон остался посередине комнаты со щеткой. Это была старая испытанная шутка. Уйти невозможно — миска упадет, разобьется. Но Дима забыл, что имеет дело с лучшим вратарем страны. Антон легко выбил щетку, отскочил и поймал миску вытянутыми вперед руками. Он почти не расплескал воды.
Но тут обида подступила к горлу вместе с тошнотой. Он подошел к Диме и поставил ему миску на голову. Димочка в ужасе присел. Миска покачнулась, облила ему брюки. По паркету растеклась лужа. Бибишка подбежала, понюхала и, поджав хвост, заползла на всякий случай под диван: «Я, мол, тут ни при чем, но иди доказывай потом, когда ткнут носом да еще выдерут…»
Но Антону теперь уже на все было наплевать…
— Бей! — закричал он и стал в дверях, распахнув обе половинки. Лада пустила в него диванной подушкой. В него полетели апельсины, в него метали коробками из-под тортов, шляпами. Он ловил без промаха. Всех объяло какое-то беснование. Потом Антон совсем разошелся. Стал показывать свою силу, согнул ключ, поднял шкаф с книгами, закружил Марию Дементьевну и подхватил ее на руки.
— Надорветесь! — кричала Мария Дементьевна. — Надорветесь! Меня с тысяча девятьсот одиннадцатого года никто поднять не мог.
Она была действительно очень тяжела. Антон посадил ее на диван и шагнул к профессорше Мегаловой.
— Вы с ума сошли! — закричала профессорша, взлетая, руками одергивая юбку и ловя свалившееся с носа пенсне. — Ксенофонт!..
— Молодой человек! — сказал Мегалов, животом надвигаясь на Кандидова.
— По-о-озволь! — кричал Кандидов.
— Я не позволю! — лепетал профессор.
— По-о-озволь!.. Это чья? Примай под расписку! — И Антон сдал на руки профессору его супругу, едва не уронив ее на пол.
— Ты немножко воздержись! — громко сказал ему на ухо Цветочкин. — Неудобно…
— Иди ты!..
— Антон Михайлович… — увещевал его Ласмин.
Антон так стиснул юриста, что у бедного Валерьяна Николаевича потемнело в глазах.
— И-эх, гуляй! Полный ход, грузи, давай не задерживай!.. Не подходи, зашибу!..