— О, черт, как медленно поворачивается! — услышали запасные магнетовцы, сидевшие вблизи ворот Кандидова.
— Кто поворачивается?
— Да земля эта!..
Его не поняли. Ему показалось, что все сегодня против него. Если бы трибуны стадиона были немножко выше или земля повернулась чуть быстрее, солнце было бы уже загорожено.
На трибунах гудели. Там тоже поняли, что гидраэровцы не смирились, что команда вышла с намерением дорого продать кубок и боролась всерьез. Даже мяч как будто стал злее. Казалось, что он, фыркая, бросается на людей. Антон кидался в самый омут игры. Длинные руки его извлекали мяч из самого пекла, и мяч, казалось, клубился у него в руках. Игра стала резкой. Сразу попбдало несколько человек.
— Ну, сейчас пойдет рвачка, — говорили на трибунах.
— Да, это уже сшибачка началась.
— Завтра дрова подешевеют, — сказал дядя Кеша, — пошла рубка, колка… Этот Цветочкин и ковала же!
— Ну, ваши, положим, тоже охулки на ногу не кладут. Им только случай дай подловить — приложат… мое почтение!
Севастьяныч, сторонясь мяча, изворачиваясь, сновал среди разгоряченных тел, как укротитель среди группы тигров. Он не давал расходиться страстям, почтительные тирады его сирены раздражали публику. Зрители жаждали результата. Они воспринимали свисток судьи как скучное лирическое отступление в авантюрном романе. Всем казалось, что Севастьяныч придирается к Цветочкину.
— Судья подыгрывает! — закричала южная трибуна. — Судья — двенадцатый игрок! Рефери, надень очки! Гроб, зола! Вали в крематорий. Касторки судье!..
— Замолчь, ты! — кричал дядя Кеша и вставал, оглядывая крикунов. — Ты много соображаешь, сидя тут, шпана!
Карасик играл очень старательно. Он гонялся за всеми мячами, он старался поспеть всюду, где требовалось.
— Чарли Чаплин! — кричали ему мальчишки.
Он не обращал внимания. Его терзало сложное чувство: неистребимая жажда мести Антону и тоска по дружбе с ним. Он страстно хотел победы. Кажется, никогда в жизни ничего он не хотел так… Играя в полузащите, он все время вылезал в нападение. Несколько раз ему удавалось ударить по воротам Антона.
Его обуяла маниакальная приверженность к игре. Он обожал голубые майки и люто ненавидел алые. Но Антон насмешливо из-под самого носа брал у него мяч на лету и, насмешливо, вполголоса сказав: «Пер-Бако — это львенок, а не ребенок», — незаметно для Севастьяныча давал Карасику легкий шлепок сзади. Это было очень обидно для Карасика. Он разъярился. Он падал на траву. Майка его вылезла из трусов. Сверху на него наваливались тяжелые тела. В тоске и удушье он зубами рвал траву, выкарабкивался, вскакивал и, сатанея, гнал мяч к воротам. Только одно желание было у него — вбить, вбить, вбить!.. Во что бы то ни стало вбить этому здоровому, великолепному верзиле.
Вдруг он получил мяч от Фомы и в тот же момент увидел просвет. Впереди никого не было. Он бросился вперед за мячом. Антон ждал удара с другой стороны, от Бухвостова, и теперь бежал на перехват, прямо на Карасика. Карасик, на бегу примериваясь, как можно лучше ударить, хотел обойти Антона. На трибунах начали вставать.
— Сажай, сажай!..
Дальнейшее произошло в одно мгновение. Перед самым лицом Жени тело Антона закрыло горизонт, небо, трибуны. Откуда-то взялся Цветочкин. С разбегу он прыгнул на Карасика и всей тяжестью тела притиснул его к Антону, который сделал рывок навстречу. Слышно было, как столкнулись тела. Страшно, по-заячьи, вскрикнул Карасик и плашмя рухнул на траву.
Сразу все остановилось. Севастьяныч свистел.
— Коробочка! — раздался в тишине голос дяди Кеши.
— С поля! Коробочка! — закричали с трибун.
Да, это была «коробочка». Отвратительный прием — одновременный стискивающий толчок с двух сторон. Карасик неподвижно лежал на траве. Его быстро перевернули на спину. Не дышит. Баграш и Фома, схватив руки Карасика, делали ему искусственное дыхание. По полю бежал со своим чемоданом доктор. Настя и Груша, не чувствуя под собой ног, скатились с трибуны.
Антон нагнулся над распростертым Карасиком:
— Женя, что ты?
— Подлец! — сказал Фома.
— Дохлым играть нечего, — процедил Цветочкин, стоявший немного поодаль.
— Молчи, скот, убили! — шагнул к нему Бухвостов и замахнулся локтем.
— Ну-ну, ты!.. — сказал Цветочкин.
Подоспевший Севастьяныч появился между ними, как арбитр на ринге. Севастьяныч сделал обоим предупреждение. Карасика вынесли на руках. Фома бережно поддерживал свисшую голову. Антон хотел помочь, но Бухвостов рявкнул:
— Руки прими! Без тебя справимся…
Ребята бережно вынесли Карасика с поля. Трибуны глухо шумели. Севастьяныч был в затруднении. Коробочка была явная, но, может быть, не совсем умышленная, может быть, случайная. На трибунах выжидающе и строго молчали. Медлить было нельзя. Оставлять безнаказанно происшествие — тоже. Севастьяныч назначил одиннадцатиметровый удар в ворота Кандидова. Он принес мяч на штрафную линию. Раздались аплодисменты.
Пока Севастьяныч отсчитывал шаги, дядя Кеша объяснял молодым соседям приемы.
— Какие есть приемы? Разные. Подножка — раз. Подсечка — два. Ножницы — это вывих ноги противнику. На «мельницу» еще можно вскинуть: плечом под ложечку и бряк. Тоже ласковый трюк. Бывали еще подсадки, рубчик — гарантированный перелом кости. Ну, а это они, гады, в коробочку подловили. Прыжок с двух сторон. Ясно вам это? Ну, это ничего, злее будут.
Карасик лежал на носилках за трибуной. Груша помогала доктору снимать с Жени майку. Жалкий и очень симпатичный, лежал Карасик. Настя склонилась над ним. Доктор успокаивал девушек, сказав, что ничего страшного нет, ребра как будто целы, произошла, вероятно, мгновенная остановка дыхания, короткий временный шок и обморок, вызванный им. Но Настя понимала — теперь Антон вконец отрезанный ломоть. Нечего было и думать о его возвращении. Как она ни держалась, тяжелые капли выкатились из-под ресниц. Одна из них упала прямо на лоб Карасику. Карасик тяжело вздохнул и открыл глаза. Груша радостно вскрикнула. Карасик смотрел на Настю.
— Это вы на меня наплакали?
— Нет, — смущенно улыбаясь, сказала Настя. — Это, верно, дождик накрапывает.
Карасик мгновенно вскочил на носилках и потянулся к майке:
— Дождик?! Так он нам всю игру испортит!
— Да нет, нет, это был не дождик, — сказала Настя.
— Настя, вы?.. — закричал Карасик и спустил ноги с носилок. — Да я совершенно здоров, во мне сил на двадцать таймов подряд.
Он хотел сделать шаг, но вдруг ужасная боль и удушье стиснули его грудь, и он ничком упал на землю.
Угрюмые, мрачные гидраэровцы выстроились за штрафной линией. Их тянуло взглянуть, как там Карасик, но надо было играть. Пенальти бил Бухвостов. Он применил коварный прием: сделал вид, как будто целится в левый угол ворот, а в самый момент удара сменил ногу и пустил мяч к правой нижней стойке. Едва не обманувшийся, Антон бросился почти наобум, но удержал и почувствовал, как забился в ладонях сильно пущенный мяч. Времени уже оставалось немного. Гидраэровцы же никак не могли примириться с проигрышем. Баграш крепко держал и вел команду. Он видел угнетенное состояние своих ребят, но подметил усталость, и смятение Антона. Ошарашенный происшедшим, обозленный грубостью ребят, Антон нервничал в воротах. Это не укрылось от Баграша. Капитан заметил, что магнетовцы издалека отдают мяч к своим воротам, чтобы протянуть время. Они играли уже не на результат, а на время.
— Смотри, ребята, они на оттяжку играть начинают! — говорил Баграш каждому из своих игроков по очереди. — Мы их причешем за Карасика!
И, собрав все свои силы, он повел мяч с таким напором, с такой решимостью, что Фоме, Бухвостову, а за ними и всем остальным стало совестно. Вот капитан! Насколько старше всех, а не сдает. Напрасно теперь магнетовцы пытались оттягивать игру: играли на аут, посылали мяч Антону. С новой силой вспыхнул порох игры. Линии полузащиты и нападения гидраэровцев покатились на ворота, как валы штормового прибоя. Гидраэровцы хлынули на ворота, как ливень. Антон не мог понять, откуда берутся силы у этой разгромленной команды. Но думать было некогда. Мячи, один свирепее другого, неслись на него. И Антон с ужасом почувствовал, что он сдает… Потрясение и усталость сказались.