Он лежал, перегородив телом комнату, распростертый во весь рост. И тут над ним стали бить большие часы на стене. Тяжелый маятник взлетал и опускался, возносился и падал, отсчитывая секунды, как невозмутимая рука судьи на ринге. Первые два удара он не слышал, потом густой звон дошел до сознания. Он напомнил Антону медный тон гонга. Весной Антон, чтобы выработать реакцию и невосприимчивость к ударам, усиленно тренировался с боксерами. И теперь ему показалось, что он получил сильный удар и сбит с ног. Надо встать… Надо встать… Надо встать…
Пол качался под ним, как плот… как плот… как плот. Три!.. Вот так, поднять руку, оторвать от пола, перехватив колено. Четыре!.. О, что в голове творится! Встать. Надо встать. Пять!.. Еще, еще немножко. Шесть! А ну, еще разок, еще! Семь!.. Давай еще… Вот так. Еще давай, чуток… Теперь разогнуть. Упор на ногу. Найти равновесие. Восемь!.. Вот так… Есть, держись, держись!.. Ох, чуть не свалился. Все кругом идет…
Он прянул вперед, повалился на подоконник и обеими руками выбил нараспах окно. Свежий вечерний воздух ворвался в его отравленные легкие. От боли, расколовшей голову с переносицы к затылку, он снова потерял сознание. Он лежал, навалясь грудью на подоконник. Медленно приходя в себя, хватал ртом воздух. Его стошнило. Стало немножко легче. Москва, мерцающая огнями, как груда раскаленных углей, простиралась внизу. Он с трудом помнил, что произошло. Ему вдруг стало стыдно до того, что он почувствовал колючий жар во всем теле. Силы понемножку входили в него. Жизнь снова водворялась на свое место в большом его теле. Он добрался до плиты, завернул кран, потом поднес к окну щенка. Кутенок быстро оживал, шатался и слабо лизнул Антона в нос.
Минут через двадцать раздался стук в дверь. Антон быстро оправился, подобрался весь, с трудом побрел открывать. Вошла Груша. Антон с удивлением, не веря глазам, смотрел на нее.
На Груше было лучшее платье: зеленое, с крупными белыми кружочками. Бильярд — называл его Карасик. Груша несла аккуратный узелок. Пухлые губы ее были чинно подобраны.
— Здравствуй, тамада, — солидно сказала Груша и протянула ладонь лодочкой.
— Здоруво, Проторова, — в тон ей отвечал Кандидов. — Присаживайся. Милости прошу.
Сам он давно сидел в кресле. Он не мог стоять. Ему опять делалось все хуже. Колени были мягкие, словно ватные. И пол, утратив свою твердость, казался зыбучим.
Груша развязала узелок. Там аккуратно был завернут в белую линованную бумагу кусок торта. Розовый и пышный крем лежал на нем, похожий на лепные украшения, какие бывают в больших залах. В узелке были еще два яблока, половинка апельсина, три конфеты в пышных, шуршащих бумажках. Антон, глядя на приторные красоты торта, почувствовал тошноту. Он смотреть не мог на эти сладости. Его опять мутило. Отрава плыла в его крови.
— Вот, ты уж не серчай, — сказала Груша. — Я тебе гостиничек, не побрезговай. Этим нас на банкете угощали.
«Вот верный человек, вспомнила-таки…» — Антон взволновался. Его тронуло бесхитростное внимание девушки.
— Благодарствую, — глухо сказал он. — Зачем только? Лишнее тебе беспокойство.
— Ну, пустяки-то! Ешь, крем до чего свежий… Я уже давеча заходила, а тебя нет. Гуляешь все?
— Гуляю, — сказал Антон.
Комната начинала вертеться вокруг него. Он зажмурился. Но тогда начинала кружиться зеленая, искристая тьма в глазах.
— Это ты тут живешь? — спросила Груша, осматривая комнату. — Ничего, обстоятельно…
Она подошла к столику:
— Ешь, ешь, ты вон какой плохой стал.
Потом она подсела поближе.
— Тошка!.. — Она стыдливо фыркнула.
— Ну чего?
— А у Насти-то на столике портрет твой вырезанный.
— Ври!
Антон приподнялся. В голове у него зазвенело. Он снова сел, внимательно глядя в лицо Груши. Лицо ее двоилось.
— Стану я врать! — и Груша обидчиво поджала губы.
— Брешешь ты, Груша! — с опаской сказал Антон.
— Разорви меня! Честное комсомольское!
— Ой, Груша, врешь! Я тебя знаю.
Антон повеселел. Он уже видел, что Груша говорит правду.
— Ой, вот дурной, а еще вратарь! Она же по тебе знаешь как!.. Да и ребята, как ты ушел… Ой, Тошка, чего тогда было!..
Она всплеснула руками, придвинулась еще ближе. Она заговорщицки оглянулась и скороговоркой, захлебываясь, шепотом сказала:
— Ой, ты только не болтай им, ладно? Это они сами меня к тебе послали.
— А ты не врешь, Аграфена?
Он хотел привстать, но дурнота схватила его за горло и опрокинула.
— Тошка!.. Ой, мамочка, Тошенька!.. Что это по тебе чернота пошла?
Он больше уже не мог держаться. Он валился. Но, теряя сознание, Антон больше всего боялся, как бы не подумали, что он нарочно…
— Груша, ей-богу! Ну поверь… Нечаянно это… Газ нашел… Насте скажешь. А то подумают еще… Вот ведь какая петрушка, понимаешь… — бормотал он, с трудом выдыхая слова.
Груша стала трясти его за плечи. Она расстегнула ему рубашку. Подбежала к водопроводу, налила в стакан воды. Набрала в рот и, сильно дунув, прыснула в лицо Антону. Но он не шевелился. Она кинулась к двери:
— Граждане, есть тут кто?..
Молчание пустой квартиры испугало ее. Секунду растерянно она стояла, прижав руку к щеке. Потом бросилась из комнаты и скатилась бегом вниз по лестнице, искать телефон.
Щенок встал на задние лапки, дотянулся до стола, принюхался. Пахло сладко и аппетитно. Щенок добрался до торта. Громко стуча обрубком хвоста о спинку стула, он принялся розовым язычком слизывать крем.
ГЛАВА ХLVI
СВИДАНИЕ
Карасик провел ночь спокойно. Боль утихла вскоре после перевязки. Он был туго обмотан, забинтован. Марля стесняла дыхание, но от бинтов было покойно. Правда, боль утихла, но не прошла. Она была где-то недалеко, притаилась, и готова была снова броситься когтями на грудь.
Его прямо со стадиона отвезли в заводскую больницу.
Долго перед глазами его стояло лицо Антона, яростное, закрывшее все небо и обрушившееся болью и мраком.
Вечером Баграш добился свидания.
Команда терпеливо ждала у дверей больницы. Баграш сообщил Карасику о победе: три — два. «Тошку размочили».
— Ну, теперь, в общем, помирать можно спокойно, — пошутил Карасик. — Неужели Тошка три мяча съел? — поразился он.
Карасик хотел знать подробности. Баграш замялся:
— С Тошкой конфуз небольшой приключился… Лежи, лежи, так, ничего особенного.
Узнав все, Карасик задумался.
— Поделом Антону, конечно, но…
Карасик в душе был очень зол на Кандидова. И все-таки ему было жаль Антона. Не так было все задумано.
— Эх, это скверно, — сказал он.
— Конечно, не важнецки. Ну, ничего, как-нибудь. Ты дыши, дыши, Карась, набирай духу. Поправляйся. Молодец ты у нас, Евгений!
Он осторожно и неуклюже потрепал Карасика по голове и на цыпочках вышел.
Звонили из газеты, из комитета. Карасик почувствовал себя героем. Вот все его любят. «Пострадал физически, получил повреждение» — как хотите, а это звучит.
За окном, затихая, погромыхивала Москва. Дружелюбно подмигивали ее огни. Нет, он не сердит на Тошку. Игра… Он устроился поудобнее. Мешали бинты. Он подложил руку под щеку, как в детстве. По стене и по потолку прошли веером полосы света. Несмотря на бинты, Жене было очень легко и уютно. Он засмеялся, счастливый, и уснул.
Ему ничего не снилось.
Ночью кого-то занесли, кто-то заходил, что-то двигали. Он слышал это сквозь тьму и сон. Но просыпаться было лень.
Он проснулся, когда стало совсем светло. Утро было необыкновенно светлое, веселое, праздничное, как в детстве, в первый день каникул весной. Он лежал лицом к стене. По стене плыли розоватые и сиреневатые отсветы, Стена была словно фарфоровая.