Сочи, военный санаторий Северного флота “Аврора”
Николай Малов почти ничем не отличался сейчас от других отдыхающих, разве только не таким сильным загаром — он всего неделю как прилетел на Юг из Гаджиево. В спортивном костюме он возвращался с пляжа и старался и близко не вспоминать о прошлом кошмарном месяце, когда ему, начальнику штаба девятнадцатой дивизии, пришлось укомплектовать и подготовить к выходу на боевую службу сразу пять стратегических ракетоносцев!
План выхода на боевую службу выполнялся любой ценой. Гордостью дивизии всегда было железное правило — нет такой причины, по которой лодка не может выйти на боевое патрулирование. Но чем это достигалось, мало кто знал. Или не хотели знать?
Зайдя в уютный номер, начштаба прилег отдохнуть. Неназойливо бубнило радио, и он почти задремал, когда ровный голос диктора произнес: “Передаем сообщение ТАСС…”
“А, опять космонавта запустили”, — безмятежно промелькнуло в голове. Но следующие слова “на советской атомной подводной лодке с баллистическими ракетами на борту… северо-восточнее Бермуд… пожар” буквально подбросили его.
“Там же только мои лодки!” Через пять минут он был на переговорном пункте. Через треск и помехи наконец ему ответил дежурный по дивизии.
— Ты меня слышишь? Это Малов! Что случилось?
— Прошу минуту ждать — я запрошу информацию для вас у командира дивизии.
Прошли томительные пять минут. Больше всего Малов боялся, что их разъединят.
— Командир дивизии передал вам продолжать отпуск. Это всё.
— Фамилию!!! Фамилию командира!
— Британов…
На следующий день Малов прилетел в Гаджиево. Потом его снимут с должности вместе с Британовым. Наверное, он был виноват. А виноватых у нас бьют.
Глава 8
О если бы мог кто туда заглянуть, назвал кочегарку бы адом!
19.15 У носовой переборки восьмого отсека стояли два человека, одетые в одинаковые черные прорезиненные костюмы, в масках изолирующих противогазов.
— Николай! Следи за временем — на все про все у вас двадцать минут. Ты меня понял? — Валерий Пшеничный не был инженером, но был хорошим организатором.
— Понял, — и для убедительности Беликов поднял руку. — Пошли, Серега!
Старший мичман Василий Ежов отдраил переборку, и две неуклюжие фигуры скрылись в реакторном отсеке. Хорошо, что еще сохранилось освещение, хотя отсек знаком до мелочей. Пройдя по коридору правого борта, они свернули налево и оказались у точно такой же переборочной двери, ведущей в аппаратную выгородку реактора правого борта.
— Черт возьми, совсем забыл! — недовольно вскрикнул офицер: круглая переборочная дверь была опоясана толстой цепью с огромным амбарным замком. — Давай лом, Серега. Жаль замок, сам покупал.
Несколько ударов, и замок загремел по стальной палубе. Теперь оба оказались на верхней площадке аппаратной выгородки. Двумя метрами ниже блестела крышка реактора. Для непосвященных она казалась бессмысленным нагромождением и хитросплетением сложных металлических конструкций, трубопроводов и кабелей.
Не задерживаясь на верхней площадке, они осторожно спустились вниз по вертикальному трапу. Только теперь они почувствовали необычно высокую температуру. Прибор температуры, имеющий верхний предел пятьдесят градусов, зашкалило.
У Николая мгновенно вылетела из головы вся теория ядерного реактора, которая гласила, что взрыв его невозможен. Это он в теории невозможен, а на практике? Без охлаждения и с неопущенными штатными поглотителями?
Сергей не столь глубоко изучал теорию реактора, поэтому тут же занялся практикой — начал прилаживать к ближайшему ручному приводу, первой из четырех решеток, большущую, похожую на ручку от обычной мясорубки рукоятку.
Двадцать, всего двадцать оборотов — и решетка окажется на нижних концевиках. На тренировках это занимало минуту.
Сменяя друг друга, они крутили эту чертову рукоятку. Сначала Николай считал обороты, затем сбился. Пот заливал глаза, и каждый последующий оборот давался все с большим трудом.
Наконец первая решетка опущена. Они не контролировали время, а просто знали, что эту работу надо сделать. И никто, кроме них, ее не сделает. Почему-то на ум пришла дурацкая присказка — “кто на кого учился”.
Николай был сильнее физически, поэтому крутил больше. Он вел себя как настоящий офицер, как настоящий мужчина и работал наравне с матросом.
Когда и вторая решетка была опущена, оба поняли — пора выходить. Регенеративные патроны давно отработали, и им просто не хватало воздуха, красный туман застилал глаза, лицо под маской было залито потом и слизью. Они буквально захлебывались и задыхались.
“Пошли отсюда…” — прохрипел Беликов и подтолкнул Сергея к трапу наверх.
Вряд ли тот услышал команду, скорее догадался.
Помогая друг другу, они вылезли из аппаратной и, шатаясь от усталости, на ощупь подошли к выходу из отсека. После трех условных ударов в переборку их буквально втащили в восьмой отсек.
Восьмой отсек, как и девятый, — турбинный. Мощные паровые турбины и автономные турбогенераторы обеспечивали лодку ходом и электроэнергией. Теперь, когда в работе осталась только установка левого борта, работали только турбина и генератор, расположенные в нижнем помещении восьмого отсека. Поэтому температура там была около тридцати градусов, но после реакторного жара восьмой казался просто теплым местечком.
Беликов и Преминин почти лежали на палубе. Ребята заливали холодную воду прямо внутрь их резиновых комбинезонов. Казалось, это вызывает хоть какое-то облегчение.
— Капитульский запрашивает — сколько решеток опущено?
— Две. Пока две. Мы пойдем еще раз.
— Командир просил посмотреть шестой отсек, если получится. В центральном теряют контроль над обстановкой.
— Хорошо, мы попробуем.
Следующий заход мало чем отличался от первого. Только работать было гораздо труднее — слишком много сил потратили в первый раз. Набросили ключ на третью ПКР, и Серега начал крутить его, а Николай поднялся наверх и по коридору направился в нос, к шестому отсеку.
Отдраив переборку, он невольно отшатнулся — черный дым повалил ему навстречу. Значит, пожар уже и в шестом.
Машинально отметив время — 19.50, доложил в центральный:
— В шестом дым, огня не видно, предполагаю, горит внизу.
И, словно в подтверждение его слов, последовал доклад с “Вольфрама”:
— Пропало давление в корабельной системе гидравлики!
Стоявший на мостике старпом первым увидел это: рубочные рули из горизонтального штатного положения безжизненно опустились и встали вертикально. Агония продолжалась.
Беликов вернулся в аппаратную. Серега безжизненно висел на рукоятке.
— Эй! Ты живой?
— Мне плохо… — прохрипел Преминин.
— Как решетка?
— Кажется, опустил, проверьте.
ПКР действительно была внизу. Беликову предстояло решить: опускать последнюю или выводить Сергея? Внезапно почувствовав, что и сам почти теряет сознание, Николай подхватил Сергея и потащил на выход.
Трудно определить, кто кому помог выбраться из пятидесятиградусной кочегарки. В восьмой их опять втащили вместе.
Содрав маски и расстегнув комбинезоны, товарищи, как могли, приводили их в чувство. Видимо, более молодой организм матроса помог ему быстрее прийти в себя.
Беликов напрочь вырубился. Страшно было смотреть на него: глаза красные, выкатились из глазниц, лицо безжизненно-белое. Серега сидел над ним. Он о чем-то спрашивал у Беликова, но у того не было сил ни подняться, ни ответить…
Осталась одна, последняя решетка. И ее надо опускать. Другого выхода не было. Сергей понимал, что идти надо и, кроме него, просто некому.
Мог ли он отказаться? Наверное, нет. Не мог. Как не мог и “прикинуться шлангом” и как бы “потерять сознание”. Представлял ли себе всю меру опасности и риска? Наверное, да. Но он встал и просто сказал: