Я хочу, чтоб и здесь, не только в Лондоне — был дом и друзья. Я хочу — кусок этой страны, не только иностранцы. Почему же все так быстро — рушится в мизерабельность, почему — ну уж ни шагу не отходи от дома, держи базу, шаг шагнешь — и вино уже — невообразимая болотная водица?
Рейч дергает за шпенек, и, о радость! — сипелка разгорается. И через полчаса мы — печеные, по крайней мере с одной стороны.
Пытаюсь забыть чаплиновскую трагедию со счетчиком. Но это и не важно — согрелись же.
Зато есть — настоящая живая (красивая?) местная подруга, (ужасное) вино и — чужой заповедный дом.
Диски на полу. На колени вскакивает кот. Он пестрый. Другой вьется сбоку.
Рейчел подхватывает одного кота на руки и начинает длинную сагу про его судьбу и привычки… Скучно. Я сбрасываю кофту, остаюсь в праздничном платье, волосы торчат от высохшего пота. У Настеньки я бы помылась и залезла в халатик… Здесь пережидаю, улыбаюсь… и все же чего-то жду.
Вот сейчас предложат (как у нас водится) — дринк, чай, еду, секс… Пожалуй, мне она нравится. Сильная женщина. Томбой. Сорванец. Не девочка-девочка, как Настенька.
Может, и не красавица — но надо же делать поправку на местность.
Хожу-хожу. Жду-жду. Глажу по волосам… А она с котом играет.
Спать будем!
Дома — я закрываю ухо ухом от одеяла и устанавливаю вокруг глаза книжку, и слушаю топот и стуки и кашель в соседней комнате… а потом утягивает и думается какая-то мысль, которая не может быть правильной, — и так я понимаю, что сплю.
Тут — громадная постель с высокими сырыми одеялами в нетопленой спальне. Стаканы и пакеты из ALDI c клюквенным соком из концентрата. Размах приготовлений ко сну пугает меня. Может, еще и тазики для кала и рвоты? Мы что же, наркомаааны, как в «Trainspotting»?
Я немного жду, может, все-таки — что-нибудь?
Но потом понимаю, что и самой не хочется.
Каменное одеяло погребает меня под собой, сминает, как травку под метровым снегом. Я вдавлена в матрас. Матрас пахнет слежавшейся сыростью. Не простудиться бы.
Вот коты верхом на красных каминных щипчах запрыгали по комнате… Сплю.
Утром — трогаю грудь. Свою. На предмет простуды. Там — ком. Но вроде не в ушах. Прокашляться — и пройдет. Не заболела…
Но долго, долго еще чихаю и хриплю, вспоминая этот дом.
Через неделю встречаемся. Рейч в ажитации:
— Я познакомилась с таким молодым, молодым, мне даже стыдно, насколько молод! И секс какой! Но сам — такой хрупкий — мне прям не по себе. Как ребенок. А я привыкла, чтоб мужик был — как кирпичный дом! Чтоб он был — как гора! Чтоб руки не сомкнуть, когда обнимаешь! Вот какой должен быть мужик! А к этому — ну никак не привыкну!
— Ну, рада за тебя. Покажешь это свое чудо?
— Жди. Натрахаемся — придем.
И вот я прихожу уже в два, чтоб уж всяко у них было время. Но — просчиталась, жду еще час. Любопытство разгорается. И вот, наконец, в начале четвертого — что это за чертенок впрыгнул в середину толпы?
Кто это прыгает, как на углях, кто — чуть не идет колесом?
И что это за бледное тело с пузцом, в кожаных штанах — прыгает рядом с нею?
Я знаю, знаю! Это — Рейч, а рядом с ней ее — молодой, хрупкий, загадочный!
Спросите меня — мужик как мужик, за тридцать, рыжий, бледный, квелый, на руке татуировка, под соском — прыщ.
— Здравствуй.
— Ольга.
— Стив.
— Сколько лет ему? — спрашиваю, когда уходит пописать и мы остаемся с Рейч.
— Двадцать восемь. Бейби!
— Мне он не кажется хрупким.
— Да ты что! Я привыкла, что мужик — как гора!
И она демонстративно уволакивает с парти свою новую игрушку. Меня, конечно, не зовут.
— Я, кажется, беременна, — говорит Рейч.
Мы стоим в очереди в «Зев». На мне платье с золотым хомутом, на ней — черные леггинсы и клетчатая мини. Ей идет. Хотя зад великоват.
— Подожди, сейчас, — она ныряет за машину, и я не знаю, идти за ней или не идти.
— Бюе, — облевана еще одна машина. Рот — вытерт.
— Девочки, проходите, — поворачивается всем телом монументальный охранник.
Штамп на ладонь.
— Ты держишься?
— Держусь. Плясать хочу!