— Хорошо отыграл? — спрашиваю из вежливости.
— Я по классу плохо не играю, — говорит он снисходительно, поправляя меня: так, мы же договорились — краше меня здесь солнца нет? — Молчу, молчу! Конечно, нету!
…На глазах у старичков слезы, а стариковская жизнь подступает со всеми своими вязкими мелкими загадками. Где ключи? Где кошелек? Лотта, посмотри, где там автобус. Ты еще плачешь, Лотта? Да, было замечательно. Стоят на остановке, роются в сумках, облепили столб и читают расписание, беспокоятся. Старушка ловит прохожих, спросить, та ли остановка. Почему, почему старики так мешкотны — что они так боятся упустить? …Загадка. Загадка, над которой я думаю полсекунды, а потом забываю навсегда.
— Очень, очень талантливый молодой человек! — говорит старичок Джон. — Юный Рахманинов.
Юный Рахманинов. Другой Рахманинов. Рахманинов кокаиновый, расхлябанный, строгий, с женскими слезами, с абортами, с визовыми проблемами, с ночной слепотой, с русским матом посреди английского фака, с «побрей п….» из динамиков, с водочкой и cartoshechka с укропчиком — стоит молодой хулиган посреди качающейся черной комнаты. Вокруг армия собутыльников. В углу — верная шлюха.
Это же — он. Это все он. Александр Айс.
— Лотта, Лотта!
— Ну что ты, спи!
— Я вот что подумал — может, найти запись этого музыканта? Позвонить в… как его, колледж? Уж больно мне понравилось. Есть в нем что-то! Ты уж поверь мне — я-то разбираюсь!
— Да нет у него записей, молодой еще. Потом — запишется. Спи ты уж!
— Потом будет не то, — укладывается старичок Джон. Хочет сохранить подольше радость от сегодняшней музыки, которая с ним — говорила, которая ему — обещала.
А на другом конце города — вечная жизнь, вечная радость — вот она, плещет и хлещет. Александр Айс и его цирк. Море вина и секса. Пить и наливать, нюхать и насыпать, ждать — и дожидаться. Подмахивать, хотеть, гладить — и снова хотеть — всю ночь. Вечная жизнь, вечная радость — бери, сколько здоровья хватит.
Рахманинов, какой Рахманинов? … Тело, руки, глаза… Жизнь.
Старичок Джон трогает языком саднящую ямку во рту.
3. БУДЕТ ПРИСТАВАТЬ — ТЫ ЕГО ПО СУСАЛАМ
Звон вилок. Фортепианные раскаты по радио:
— …Ну да, ну да… Чистенько.
Макс морщится. Утка не нравится? Вроде утушила. Болтать. Светская беседа. На секунду прислушиваюсь:
— А что? Вроде — музыка… Должно быть как-то по-другому? Ничего я в вашем Рахманинове не понимаю! — Я закапываю картошку на тарелке, авось не увидит, что не съела. Тянусь за вином.
— Вот именно. «Так и должно быть». Утку доешь? — он приподнимает тарелку, ставит вилку горизонтально, собираясь счистить утку мне на тарелку.
— Нет, не хочу.
На экране: «Отыграл. Кто по пиву-то со мной?».
Пожалуй! Вечером нечего делать. Помыть кастрюлю из-под утки. Завернуться в одеяло, лечь на щеку. Одним глазом читать, пока книжка не выпадет из рук. Сна — достаточно. Чего другого — дефицит.
— Пойду, пожалуй? Музыкант. Интересно.
— Будет приставать, — зевок, — ты его по сусалам.
Зевок. И на боковую. Пледик в клеточку.
— Не шуми… когда… придешь.
Сижу в богемном кафе. Тут у нас выдают культуру. Вокруг — лысые, с внимательными, вкрадчивыми глазами. Девушки — с цветными волосами. Женщины в этнических украшениях. Приятные голоса, раздражающие голоса, уверенные голоса.
Сижу. Тереблю брошку в виде котенка.
Вот он какой! Худой и черный. Маленькая голова. В свитере под горло. Кажется, никто не носит сейчас свитера? Как это… водолазка? Ну, привет.
— Что пьешь?
— Ммм… текилу, пожалуй!
— Шесть шотов текилы! — с небрежно-фамильярным жестом к официанту.
— Ну что ж. За знакомство?! Меня, кстати, зовут Александр.
— Да уж слышала.
И по чарочке текилы — и каждый профессионально закусывает лимончиком, зализывает сольцой.
— Ты замужем?
— Да, — говорю я, посмотрев на свои руки с вечным колечком, подарком подруги.
— Понятно.
— Понятно — что?
У него на пальце тоже — тонкое колечко.
— Ношу, чтоб не было вопросов, — объясняет он. — Знаешь, у нас в колледже все на виду.
И по чарочке текилы. Соль. Лимон.
— Давай играть в игру: ты задаешь один вопрос мне — любой, а я откровенно отвечаю, а потом я задаю.
— Ну, давай.
— Твоя очередь.
— Моя? Ну, ладно… Ммм… Ну… Ты хочешь детей? Потом. Когда-нибудь.