— Что ты мне вчера написала — круто. В точку!
Вчера он вызвал меня поздно — в два часа. Зевая и чувствуя, как подушка гудит, притягивая мою голову, я сочинила: «your local friendly slut’s working hours — 11 pm to 1 am. Еnjoy our services». И нажала «послать» — и тут же пожалела: немного слишком сильно!
Просек, значит. Хорошо.
— Я как раз пил с Колей — и прямо заржал. В точку!
Он всегда аккуратно подчеркивает, с кем он был, с кем он пил и какая девочка — «его» на данный момент. Это вроде бюллетеня о здоровье короля, который любой из подданных знает наизусть.
Вдохнули по линии. Я, как водится, неряшливо, белая пыль веером раздулась по крышке.
— Когда же ты научишься?!!
Наверное, я никогда не научусь, наверное — вещи всегда будут от меня разлетаться, разбегаться… А люди — или прилипать намертво, или оставаться необъясненными. Или — и то и другое… Но тебе-то что. Ты живешь на другой скорости. В другой зоне ясности. Ты знаешь правила, а не рвешь все сослепу.
Благослови тебя бог.
22. СКАМЕЕЧКА (LUST)
Мы с Черным Алексом выходим из «Зева демона» и берем такси. Мы легкие и какие-то ватные, распаренные, наши тела — однородная субстанция, колени скручиваются в спираль и распрямляются, скручиваются и распрямляются.
Мы разговариваем — не звери же!
— Ты видел ту девушку в белом?
— Ты видел девушку в зеленом?
— Она милая.
— Она славная.
— Она замечательная.
Он смотрит на меня, как веселый охотник с сетью — заходи справа, заходи слева.
Мне хочется сказать:
— Алекс, прими более человеческое обличие! — Я сажаю его в такси, надеясь, что таксист не заметил, что у Алекса три руки, три ноги и четыре черных зверька между ног.
Высаживаемся из такси и идем по кромке поля, и поле колышется, как под музыку. Трава прислушивается то к чему-то справа, то к чему-то слева.
Я раскрываю руки и показываю: поле широоокое. — Он сводит руки: а посреди поля — скамееечка. Маахонькая. А на скамеечке — можно потрахаться.
Я развожу руки: поле большоое. Я бы в нем потрахалась, с травой туда и сюда, но — мокро. И скамеечки никакой быть не должно.
А он становится доброй бабушкой с пирогами и улыбается от уха до уха:
— Ну должна быть скамеечка, должна быть!
И мы бредем по колено в траве, и — оп-па — там есть маленькая скамеечка! И столичек, в сопливых потеках от дождя. Он встает на колешки и вжаривает мне. Мы укрыты черными плащами и составляем зверя о двух плащах.
— Хорошо. Огоньки, — говорю я, выглядывая из-под плаща, как из домика.
— Хорошо. Мне нравится твоя …дырка-киска.
— Как ты можешь говорить так — дырка-киска!
— А что мне говорить — я ее чувствую. Уверяю — ей тоже нравится.
— Поехали лучше домой.
Мы отлипаем друг от друга и идем по краю поля, и бредем, в плащах, как живые палатки, с отдельным светом.
23. ОПЯТЬ ЛОНДОН, ВЕСНА
Мы гуляем по Мейфеа. Дети на прогулке. Тридцати-сорокалетние птички божьи — в окружении Домов для Людей с Большими Деньгами.
Мы деньги не зарабатываем и не просим. Случайно ладошку подставили — и поймали. Завтра — могут кончиться. Так веселей. Так и живем.
Настенька идет с Черным Алексом. Они обсуждают Сашечку — то есть меня… то есть Сашечку. Она добрая. Она простила мне Новый год. К тому же Нового года больше не будет.
Уж, кажется, моя страдающая душа теперь залеплена всеми пластырями: теперь есть еще и Черный Алекс.
Я горда, что забила на Сашечку, у меня своя жизнь — вон, приехала на парти с Черным Алексом. Он хорошо танцует, веселый, не толстый — и трахается как машина. Всех обаял. Настеньку тоже — хватает ее за попу, а она смеется.
Настенька и Черный Алекс распускают сироп:
— Она музыканта так лююююбит. Но скрывает это. Циника играет. А сама!..
Дети!
В клубе Черный Алекс вытягивает голову, трясет шеей, посматривает на Настю, как опьяневшая от похоти черепаха.
— Вот смотри, — показывает он на роящийся клубный народ. — Ведь нет тут ни одного, кто не хотел бы ей вставить. Смотри, как она ходит — чувствует. Летает просто!
Тут раздается звонок, он отходит и с кем-то говорит по-ненашему.
Возвращается и шепчет:
— Моя бывшая жена. Позвонил ей на всякий случай. Вдруг ты мне не дашь, что же, буду ходить между двух красивых баб — а мне и вжарить некому?
Такая честность на грани убийства. Прекрасно! Кажется, я наконец — получила по заслугам.
Но под утро, успокоившийся, получивший (хотя бы) меня, Черный Алекс вылезает из постели (из Настенькиных шелковых простыней, которые мы перекрутили в узел) и трясет шеей, и блестит очками: