— У меня нет, наверное, сейчас более близкой женщины, чем ты, — говорит Сашечка, сидя на балконе и стряхивая пепел в блюдечко и мимо. Пепел падает этажом ниже. Макс бы взбеленился.
Соседи тоже открывают балконные двери. Но если обычно любой посторонний звук — угроза, сейчас — все не так. Сейчас наш балкон — самый сильный, самый агрессивный во всем доме. Если кто будет шуметь — это мы!
Я сижу на диване, с первым бокалом. Время течет медленно, время слегка горьковатое, но пусть, пусть тянется. Балкон, пепел, бокал, Сашечка похаживает… Это почти слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Близкая женщина… Близкая! Умеет он сказать такое — и без тени иронии! Это просто фраза. Прекрасно исполненная, с аппетитом и искренностью проговоренная. Хошь верь, хочешь не верь — произнесено, свершилось. Только фраза. Но она запоминается. В нашей среде вообще такое не говорят, тем более так — смачно. Наши люди так не говорят — ну вот у них и одна манечка, если повезло.
Просто фраза, и ее лучше забыть.
Он меняется быстро-быстро: вот веселый и наглый мальчонка, а вот набычился, насупился, напялил на себя ответственность за все, оброс щетиной — неприятный, мелкоголовый, с кадыком… чужой.
Достает мобильник.
— Позову девочку… не возражаешь? Тоже одна, вроде тебя. Ревновать не будешь? Не ревнуй, пожалуйста.
И я стала не ревновать. Совсем не стала. Ни капельки. Просто все переменилось, просто разбился вечер… А что мне ревновать? Не впервой. А может — это еще не такая серьезная девочка? Кто знает.
— У нее день рождения. Нет у тебя… чего-нибудь… подарить?
Снимаю с полки игрушечного зайца — курчавая короткая шерсть, печальные уши, покорное выражение морды. Не какая-нибудь подделка — настоящий английский грустный заяц.
«Девочка-тоже» приходит. Чопорная, как матрешка, китайская девочка. Плоское лицо, красивые растянутые к вискам глаза. Какая-то воздушная лиловая кофточка.
— Привееет!
— Джулия.
— Очень приятно.
Он целует ее в обе щеки.
Ногти — лепестки. Смотрю на свои. Прячу руку.
— С днем рождения! — он протягивает ей игрушку.
Она хватает зайца и прижимает его к груди.
Джулия садится на краешек, говорит мало, вина не пьет. Она не скучает и не злится. Что-то про тысячелетнее терпение.
И только при взгляде на Сашечку у нее проплескивает в глазах живое.
Ухоженная — у нее, верно, даже дырочка в попе лавандой пахнет. Радость для Сашечки: чистая душа.
Он берет ягодку из миски — протягивает ей — она раскрывает свои свежие, тщательно накрашенные губки. Ам!
Всего лишь ягодка. Всего лишь его рука. И ее покорность. И понятно без перевода: они уже переспали. И это был самый нежный секс в ее жизни.
Ну что ему делать с этими бабами, их помани — они уже мокнут!
Он кормит ее ягодками, обнимает, смотрит вбок. Я — как гость в собственной квартире. Только краешком взгляда он говорит мне: «Видишь — опять! Ну что я могу поделать!»
Краешком. Мог бы и не стараться.
Налила девочке-тоже-одной вина, посмотрела, как он кормит девочку-тоже-одну конфетами изо рта в рот — и, даже готова постелить ему и девочке-тоже-одной в свободной комнате — веселитесь, детки, тетя пойдет к себе (а может быть, позовут?).
Может, все еще перевернется и пойдет моим путем — враздрызг?
Нетушки.
Мне говорят спасибо за все-за все — со значением — (нечего тут детей пугать нашими порядочками) — и садятся в такси. Она уходит, прижимая к груди моего зайца.
Я вспоминаю, прикидываю: за все это время Джулия не сказала ничего умного, странного, интересного — ничего. Только поправляла волосы и гладила его руки… Что там, за раскосыми глазками, под гладкими, как стекло, волосами?..
Да что еще тебе нужно? Что ему — еще нужно? Свежие ручки, покорный рот.
А я тем временем надралась как никогда в жизни и не годна ни на что, кроме как рухнуть в одеяло и ни о чем не думать.
И засыпаю, не донеся руку до между ног.
32. ПО РАДУЖНЫМ ХОЛМАМ
Я просыпаюсь у Сашечки, становлюсь на угол треугольника: дом-Сашечкин дом-работа. Рутина.
Все три точки неправильные, везде я не у дел, нигде меня не хвалят. Но так уж заведено, в такой системе — жива.
Сашечка просыпается меня проводить. Между двумя снами он легок и свеж и нежен. Не ко мне нежен, а просто так.
— Ну, пока! — говорит он.
Ухожу легко, как будто он мне завтра позвонит. А может, следующее «завтра» будет — через год.