Знаете, как потягиваются кошки на рогожке? Всем своим существом и как бы пространством вокруг, такое сладостное оооо, такое растягивание на уровне атомов и молекул… потягуушечки. Почему так сладко — спать, и почему так сладко — потягиваться?
Я потягиваюсь, зарывшись в одеяло, не открывая глаз, хочется только лежать, лежать и вдыхать свежий пот наших чистых тел, — но почему-то хочется внезапно сказать что-то сладкое, фальшивое, но нужное именно сейчас.
— Знаешь, сейчас бы… — тянет Сашечка…
— Дыни. Свежую сладкую дыню, — заканчиваю я, сонно щурясь из-за подушки.
И Сашечка распахивает удивленный глаз:
— Разве так бывает? Разве так когда-нибудь бывает?
Нет, ну ты что! Конечно никогда… Чтоб так совпадали мысли! Нет, это определенно сродство душ! …Ага-ага!
…Ах, я все понимаю — все это повод для еще одного взмаха ресниц. Чтоб не просто давала, а — млела. Не просто хотела, а — умереть как хотела! Да млею я, млею, давно уже млею. Хватит меня обрабатывать!
Но через минуту нам обоим захочется, чтоб рядом никого не было. Чтоб потянуться когтями вооооот до того угла, и никого не завлекать — и никого не любить.
И мы лежим — такие разные. Он — для того чтоб на него смотреть. И слова у него — отрепетированные, чтоб их слушать.
Так это же идет с профессией! Репетировать. Работать на публику. Смотреть, что работает. Смешно обвинять в том, что он — по классу плохо не играет, по классу — не употребляет невыигрышные ходы, неловкие ноты.
Это — как обвинять бога в том, что в него — верят. Вино — в том, что его пьют.
На это смешно сердиться! И я не сержусь, я — в восторге и благодарна.
Вся неловкость — копится в другом углу комнаты. Я лежу. И стараюсь не дергаться. И дергаюсь.
Мы, что ли, клоуны, канатоходцы? Мы живем и жить будем вечно — неошкуренно, необработанно, для себя, а не для чужих глаз. Мы — хозяева жизни, мы просто есть. Неповоротливые и сырые. Масок не носим. Уползаем в уголок: да не нужно нам это все… Вульгарность и обман.
Это лакеи и фаты — это они бегают на тонких ножках, прищелкивая пальцами. Это дворовые провинциалы кичатся своими небогатыми трофеями. Они делают красиво. Мы, обсыпаясь, грызем попкорн. Лениво хлопаем, когда нам показывают представление. Утомленно засыпаем после. А фаты-то, фаты… неутомимы..
Мы не фаты. Мы — тюхи. Не фа-ты мы.
Но дайте, дайте нам — красивое, звонкое, на что можно — посмотреть. Посмотреть, а самим — уйти в тень
6. ХОЧУНЕМОГУ
— Ты единственная, кто не считает, что Кирилл в меня влюблен, — говорит Сашечка, складывая какие-то свои черные тряпочки.
— Так он что…?!
— Да нет, нет, совсем нет, то есть — он сам не понимает, человек-то сложный… Просто — все так считают.
Сашечка поворачивается. Складывает тряпочки. Дает мне полюбоваться своей спинкой.
Шот за шотом виски. Кто первый скажет «стоп»? Никто. Я пожимаю плечами, — перелистываю журналы, потягиваюсь, playing cool, искоса поглядываю на загорелый животик между краем футболки и джинсов. А вот кому кусочек красивого мяса? Сашечка поворачивается, изгибается, животик еще приоткрывается. Слова бегают, как маленькие быстрые птички, по тяжелому, лиловому, заполняющему низины туману моего «хочу, хочу»…
Такие игры могут продолжаться часами. Мы никуда не спешим, у нас впереди — вечность.
Но вот в коридоре — шуршание пакетов и шорох одежды. Входит Кирилл. Он маленький, светловолосый, со странными карими раскосыми глазами. Сашечка разогревает сковороду, жарит тонкие свиные ломтики, накрывает на стол.
— Устал? — спрашивает Сашечка, заглядывая ему в глаза. — Тебе рис или картошку?
Никогда не могла выносить без трепета это «что ты хочешь?» между людьми, которые «нет, совсем нет, просто так». Нежность, направленная на меня, замораживает меня, нежность между другими — растапливает мое сердце. Внимательность, черт, трепетность отношений!
— Как вы тут? — спрашивает Кирилл с искренней теплотой.
— Поверишь — два часа уже о чем-то треплемся!.. А могли бы трахаться! — восклицает Сашечка.
Действительно — почему?
Уютно разваливаемся на подушках. Изящные тарелки и разномастные стаканы.
Задорный шепот: «Слушай, я хочу, чтобы ты — его…»
Искоса смотрю в зеркало. Мой подкачанный животик и загорелая задница — вполне неплохой кусок мяса. Черное белье, черные волосы дыбом. С пивом потянет… А с виски — прокатит на ура.
Наши роли давно распределены: Шлюха, Резонер, Соблазнитель. Или: кусочек мяса и два дурака, киснущих от любви, playing cool.