— Я же не хочу жить так, как ты — и Настенька, — говорит он, немножко слишком резко.
Последняя попытка от меня, связать ниточки:
— Поедем с нами… С Настенькой. Сегодня парти, будет здорово!
— Не могу. Если не буду дома — со мной разведутся.
Потягивается (как встарь). Мнет плечо:
— Что-то рука болит… Додрочился.
Тонкий намек.
— Но спать хочется. Сгонять, что ли? (Лениво. Мой выбор. Ему и так хорошо. У него тут дом.)
— Сколько?
— Пятьдесят, и двадцать пять — такси.
И тут бы — схватить вихрем такси — и за коксом, и плевать на все! И сжечь еще одну ночь в почти-сексе, громоздя горячечные башни до неба…
И что-то — нет.
И как-то — пшик.
Если он не будет дома в 10 — с ним разведутся.
Если я потрачу сто фунтов на дорогу и кокс — на меня обидятся.
Сдулось все. Истончилось. Пшик.
Он трет льдом лицо:
— Брр… Хотя бы немного оживит!
И идет рядом, встряхиваясь, как собака.
В который раз переписав себя на новый, сверкающий носитель.
В который раз — мальчик. Прыгает.
52. ЗОЛОТОЙ КРЕСТИК И КРАСНЫЙ БАНТИК
Люди, люди, люди… Бесконечная запись города. Бесконечно, как дождь, как облака… Их запустили — они крутятся. И квакеры. И евреи. И негритянки, завернутые в узорчатые рулоны. И эмо. Толстые эмо. Тоненькие эмо. И офисные клоны. И нищие. Шаркающая походка, мешки. Кричат друг другу через улицу. Все равно они — невидимы. Тысячи людей. Спешат, закрывают и открывают зонтики, перебегают улицу. Останавливаются и тихо шипят: опять забыл ключ, опять забыли купить масло. Громко, прямо в уши. Но не про меня. …Разные, разные. Все — не мои.
Все они — не я. И даже не знают про меня. И про Сашечку. И про Черного Алекса. Поразительно, да? Моя жизнь — проходит — прошла — мимо них, а их — проходит мимо меня. Мы друг для друга не урок, не указ. Мы — в разном формате…. Что им до меня? Я могу помереть сейчас, сегодня — и никто не заметит.
Боже, зачем ты сотворил столько людей? Что ты МНЕ этим хотел сказать? К чему? Зачем? Ведь не только — вирус, не только — любовь! Что же??
…Это как заглядывать в тюбик с зубной пастой, надеясь услышать Брамса.
— Может, сходишь в церковь?…
Конечно, сейчас — время начать его дергать и ныть. Как раз сейчас — самое время.
Все равно же с кем-то — разговариваешь. Так почему бы не — в церкви?
— (Боже или кто там есть!) Я не спрашиваю «за что»?.. Я даже не спрашиваю «что это?»… Врачи не знают, ничего не могут сказать, так что можешь сказать ты?… Я должна разобраться сама. Я просто говорю вслух — так мне легче. Ты же не возражаешь, Боже или кто там есть? С тобой все разговаривают, ты уже научился молчать, может, тебе уже даже не стыдно, что ты молчишь. Я бы тоже молчала, если бы была тобой. Я уже поняла, что чем меньше ляпаешь — тем лучше. Все потом — припомнится. Лучше всего — общие места. Ты тоже это понял, да? Общие места и тысячелетняя мораль. Тысячелетняя мораль — против новых болезней.
— А тот голос, что я слышала ясно (Боже или кто там есть) — что это было? Тот голос, что позволял мне — посылать всех «скучных»? Он звал, он хотел — и все. Выше правды не было. Ты ведь шутишь, да? Я не могла ошибиться. Красота — и есть красота, ее не надо оправдывать. Ее сразу видно. Желание — есть желание. Мы разговаривали с тобой по душам — долго, на одной волне. И все было понятно. А теперь ты мне говоришь, что ты мне не звонил, что тебя зовут по-другому, что ты не любишь секс, что ты живешь в церкви?
…Может, это был не ты, может — это была болезнь, которая требовала к себе мои кости?
Нет. Все было правильно. Просто луч — ушел. Наступила темнота. Не вечно же.
— Конечно, прямо так вот завтра пойду… Как это по-русски… к заутренней.
Ну что, опять спокойная, а руки дрожат? Опять не бодришься нисколечки? Опять не хочешь жалости — от кого — от них? … И не от них тоже не хочешь. Ни в церковь, ни к психологу… только антидепрессанты, да и то — через раз?
Ни от кого ничего? … Ну, давай, мы посмотрим, сколько продержишься.
Истери. Не истери. Болей. Бодрись…
53. ФЕСТИВАЛЬ. СВИНДОН
Магрибская роскошь — солома, шатры, влажная глина, синий шелк и расплывающиеся зрачки. На Настеньке опять какое-то платье, нежное, как мечта. К утру мы его бросим в грязь. К утру мы устанем ходить в пластиковые туалеты. К утру наши лица истлеют…
Но о чем ты, о чем — грязь не пристанет! …Щеки могут побледнеть — но глаза будут сиять.