Шелк шелестит по соломе.
— Я пойду потанцую, — говорю подругам, еще бодрая, свежая, платье — синий шелк, золотые птицы.
По вечерней траве иду к шатру, надутому музыкой, похожему на половинку шарика для гольфа.
Музыка пока — старая, скучная, та же, что вчера и позавчера, слышали мы это… Но уже то та, то другая нота — взвивается в другое небо. Уже то то, то другое лицо — смотрит на меня так, словно они меня — знают, любят, увидели, верят… Узнают меня мгновенно, радуются мне.
Еще пара вздохов — и мы втащим мир туда, где он должен быть и откуда он все время упрямо уплывает.
Настенька смотрит на рыжего гиганта с дредами, как ребенок — на ветряную мельницу. Ее восторг все растет, она передать мне его уже не может, только указать: я — в восторге. Я верю.
— Это мой новый друг. Его зовут Майкл.
Майкл с высоты протягивает руку, словно сухую ветвь. В глазах у него — калейдоскоп, а во рту — вавилонское столпотворение. Это английский? Наверное. Как она его понимает?!
…Новый зверик в коллекции. Зверики подбираются — все страньше и страньше.
— Он прекрасный, нет? И даже красивый, ты присмотрись, присмотрись!
Настенька моя, девочка моя, в какие сверкающие поля ты уходишь?… Рот скособочен, руки повисли плетями, в глазах смерть, но — встряхнулся и снова пошел колесом, и снова в глазах — радуга.
Настенька, ты меня удивляешь… Если что — мне тебя не вытащить, я сама себя уже вытащить не в силах.
Хотя — я всегда говорила, что мы живем по другим законам, нужно двенадцать смертей, чтобы нас убить.
Ушла в чиллаут.
Легла в шатре на водяной матрас, смотрю в потолок. Высокий рыже-красный шатер похож на дотлевающее солнце. Тихо остывает. На наш век хватит.
Кто-то берет меня за руку слабыми, цепкими пальчиками.
Повернулась — юная китаянка с глазами как маленькие живые проталинки, смотрит снизу вверх.
— Как вас зовут? Меня — Кейт.
— Здравствуй, красивая Кейт!
Вчера я отчаивалась: нет Сашечки, нет здоровья, нет секса.
Глупая я какая! Все есть. Только другое.
Все есть. Посверкало — и улеглось новым узором.
54. СТРЕСС, БОСС…
Поутру — к врачу, не в свою больничку, а в обычную поликлинику, — опоздав на полчаса, испытывая удачу. Но меня пускают.
— А я заинька, а я серенький!
А глаза от кислоты в разные стороны крутятся.
— Что вы хотите? — устало спрашивает врач.
Ничего не хотеть в нашем обществе не принято. Надо высказывать желания ясно, четко, разумно, рационально.
Врач наладил тактику: сначала надо больного встряхнуть. Окрикнуть. Привести в чувство. Он немного тобой покомандует, причешет, встряхнет, и выйдешь таким же больным, как был, но — послушным, готовым дисциплинированно болеть.
Нет, теперь такие штуки со мной не пройдут. С моим диагнозом — мне проще. Я их — переиграла. С разгромным для себя счетом — но переиграла. Пусть попробуют мне отказать!
— Хочу успокоительное. Антидепрессант.
— Нервничаете?
— Да, знаете ли, что-то тут, понимаете ли, разнервничалась! Стресс, знаете ли, босс, ВИЧ. И прочие мелочи.
— Хорошо, хорошо. Понимаю. Вот вам. Два раза в день — и не передозировать. Поняли? Они вызывают привыкание.
— Доктор! Я же ответственный человек! Что же вы, не видите? Посмотрите — я всего два раза просила таблетки. Это есть в моей карточке. Вы что же думаете, я могу — злоупотребить? Я?
Промаргиваюсь, снимаю с глаз серую пленку и иду гулять по городу. Широкими дугами вырастают дома. Коктейль в моей крови — МДМА и кислота — еще переливается и пузырится. Люди — красивые, смешные — хоть не такие красивые и смешные, как там.
Все такое нееежное, случайное, только что нарисованное!
Дома Макс спрашивает:
— Выписал?
— Выписал.
— Посмотрел тебе в глаза (Макс смеется) — и выписал? Ну ты даешь — приехать после наркофеста — и пойти к врачу за таблетками!
Я хихикаю. Меня по-прежнему прет. Спотыкаясь, собираю шмотки и кеды по коридору.
— Я пошла в жим.
— Пьяная?
— Кам он! А всегда какая хожу? Трезвая, что ли?
— Вечером у тебя планы?
— Может, выйду. Там посмотрим.
— Опять с архитектором?
— Ну да. Я ж не то что что-то, я — так.
— Может, не надо? Вдруг мне опять с животом нехорошо — а тебя нет?
— Хорошо. Там посмотрим.
Там посмотрим.