…Вот общалась бы с такими — было б у меня все тип-топ.
Зато свои, зато — не обидят.
Поздно уже говорить, но — разве это возможно?
8. В МАНСАРДЕ
Кабачок, мокрые тени на стенам, на потолке пляшет оранжевое пятно фонаря. Русская вечеринка. Девочки на каблуках, волосы до попы, сигареты, бокал вина в руке. Все больше мнутся, не танцуют.
Я — лохматое, в драных джинсах. Пузо к позвоночнику прилипло. Танцевала два дня.
— Саш, заходи! Тут Ксюша, она пляшет здорово. Ну, помнишь, у нее еще такое движение, когда она вот так встанет, выгнется и — волной?
Ну все мне ему хочется подарить, и Ксюшу волной — ему!
— Видел. Классная девчонка.
— Хорошо. И Васю еще приведу, — говорит Сашечка. — Молодой совсем. Тоже музыкант. Он никогда не был на тусовках. А я — один раз.
Ну, ладно, пусть Вася. Я из Лондона только, всякое в крови бродит. Проездом пока, не окостенела. Все смешно. Пусть Вася.
Своя же тусовка! Не обидят. Я ложусь в музыку и плыву.
А тут работяги, оказывается, просочились. Сидят, развалившись — хозяева жизни! Ноги растопырили, в клешнях по банке с пивом, тусклые глазки гордо посматривают по сторонам. Видят меня, дешифруют — тетка на наркоте. Или пьяная. Надо трахнуть.
— А садись к нам, девушка. Вы вообще тут часто собираетесь?
Мы вообще — часто (а вас не приглашали).
С радостью ребенка, который дяденькам посторонним обьясняет, что ему с дяденьками посторонними разговаривать запрещено.
Думала, что успею отвязаться — но тут на пороге возникли Сашечка и Вася.
Вася высокий, худой, костистый. Лицо в оспинах. Дите. Но сызмала взрослое дите. Неинтересное, в общем. Напряженное, закрытое лицо. Этакий юный скептик — при Сашечкином попрыгайстве.
Я говорю работягам шшш, а Сашечке киваю и — в туалет.
А обратно возвращаюсь — тут уже драма. Работяги разжужжались, как осы: нашу девушку уводят!
Сашечка звонит в полицию:
— Ты что, с ума сошла, а если они мне руки переломают?
А ты с ума сошел в полицию звонить? Да шикни ты на них — и все! Представляю, в русской газете: работяги устроили месилово с мальчишками. Из-за Ольги. Умора!
Я понимаю, что руки. Я понимаю, юрист. Все поняла. У тебя есть юрист. Круто. Ничего же не говорю! Просто успокойся и все. Go with the flow.
— Да ушли они уже, ушли! …Ну, пошли домой ко мне, что ли. Переждем.
Вася, бедный, головой крутит: Что? Где? Куда мы вляпались?
А не влезай тут со своими дворовыми разборками! Тут Запад, понимаешь? За-пад. Никто ни на кого не смотрит. Никто никого не тронет.
— Да ушли они уже, ушли! …Ну, пошли домой ко мне, что ли. Переждем.
Я иду по лестнице, оборачиваюсь и говорю «тссс!», поворачивая ключ в замочной скважине.
Первым проходит Сашечка, трясет рукой:
— Обалдела!
Вася тоже осматривает свою руку, шевелит пальцами. Рука немного подрагивает, но пальцы годны для работы.
— Я знаю, как все исправить!
Из скрипучего маленького шкафчика с дребезжащими стеклышками — достаю бутылку рома.
Сашечка берет левой рукой стаканчик. Глаза у него меняют цвет, словно на театральной тумбе перелистнулась афиша:
— Ладно, проехали!
Он придумал одну штучку. Он шепчет Васе, протягивая ему стакан.
Я вспоминаю детство — когда с друзьями бегали взапуски, пока не устанем, а когда устанем — устраивали кучу малу, не разобрать, где чьи руки, ноги. Смотрю на Сашечку: кучамала?
— У него еще не было женщины, — шепчет Сашечка.
Опять не тот словарь, не те мифы! Опять как-то — по-дворовому.
Меня это не заводит. Ах, ты уже разделся? Раз — и голенький. Это — заводит.
Через час пьяная белая луна, заглянув в окно, зажмуривается — на нее смотрит мой белый зад. Вот его заслоняет смуглое тело Сашечки. Вот его сменяет белое, слегка волосатое тело Васи, стройные ноги и длинная спина.
— У вас тут что, без презервативов? — успевает спросить Вася.
— А вот мы тут тааак, — говорит голый и пьяный Сашечка. Растягивает «таак» — мстительно, и весело, и жестко.
Так, по-взрослому.
И мы засыпаем кто где, вповалку, в месиве рук, ног и запахов.