Как бараки стояли, понятно. На том бы месте воздвигнуть Храм «Во славу выживших во тьме». Но только главного не пребудет в Храме – не будет паствы и покаянных. А если часовню построить, то без досмотра и ухода это значит обречь ее на вандальное посрамление. Всему свое время. Время обниматься и время уклоняться от объятий. Время убивать и время врачевать. Время жить и время умирать.
***
Последний год во сне, а то и наяву, мне представлялось, что я войду в проулок, как во Врата. Ровно пятьдесят лет назад, где-то в этот же час, я был погружен в события, толкования которым не знал, но то, что узрел, осталось во мне навсегда и, похоже, двигало меня и оберегало в жизни.
По проулку дорожки не было, был ручеек и кое-где набросанные в грязь доски. Местами заборы еще не упали, и под ними цвели желтые одуванчики, и летали те самые капустницы. День разворачивался теплый и яркий. Где-то далеко ниже лениво гавкала собака. Дома еще кое-какие стояли, но неизвестно, жилые или брошенные. Огородов живых не видно, нет копаных грядок. Все те же кусты малины да одичавшие выбеленные ветки смородины с молоденькими еще листочками. Смотрю вниз по проулку, и мерещится, что тут где-то на ящике все еще сидит бабушка Архиереева. Но это только мерещилось. Не было ее. В небе начал заливаться жаворонок, они часто залетали с марей к нашим домикам и могли до заката трезвонить. На торчащем из бревна куске провода сидит желтогрудая трясогузка и сама себя раскачивает. Вдруг откуда-то снизу выскакивает растрепанная рябая курица, а за ней маленькая собачонка непонятного раскраса. Увидев меня, она, не проявив никакой агрессии, развернулась и нырнула назад, куда-то в развалины бывших людских жилищ. В проулке если жизнь и была, то тихая и малозаметная, и проявлялась скорее только косвенными признаками. Такое вот теперь здесь проживание. На месте моего дома в этом году сорняки еще не успели прорасти в полную силу, видны были комья земли, ржавое железо, и хищно торчавшие доски. Бузина, что мы с мамой посадили в день поселения в этот дом, превратилась в мертвые расчлененные трубы стволов. Но по ней легко было ориентироваться по территории. Я поднял сухую доску, расположил ее на двух выступах в земле и присел.
Прибежала та самая собака и стала меня как-то не по-собачьи разглядывать. А дальше что произошло, вроде и не со мной. Собака, похоже, раньше почувствовала это. Она отвернулась от меня, дружелюбно повизгивала и намахивала хвостом в сторону. Из голубого неба и яркого солнца, под стрекот жаворонка выплыла совершенно осязаемая фигура. Она была в платочке и в платье, которое светило и переливалось цветами небесной радуги. Назвала меня просто по имени. Это была Маргарита, и она не губами, а как-то изнутри спросила: «Нужно ли тебе теперь чудо сотворенное, чтобы уверовать?» Я ответил, стараясь быть разборчивым: «Мне не надо верить или нет. Я знаю, что Он всегда рядом». Ее фигура поднялась на уровень моего роста, и я еще услышал: «Тебе знак от Него, и ты знаешь, где он, коли ратуешь за Отечество». Фигура заискрилась и растворилась в ярком свете июльского дня. Я сидел ошарашенный и пытался соображать. Собачка вдруг поменяла свой непонятный цвет шерсти на совершенно белый.
Я был цел и здоров. Жаворонок все пел, цвели одуванчики, и бабочки летали. А я сидел почему-то с мыслями о красных, которые отвергли духовное начало в жизни человека и провозгласили самого человека богом. И они, отрекшиеся от Христа, прикрываясь лозунгами социальной справедливости и социальной правды, открыли путь сильным и хитрым приспособленцам притеснять и унижать слабых. Усиливающееся отступление от Христа вело к открытию «человека греха» – сына погибели Антихриста. Война за поддержание в себе и в своем Отечестве духовной жизни с теми, кто пытается заставить нас забыть о небе, и есть та самая война Отечественная. В этом и была вся мудрость скучных книг, что мне удалось осилить.
Истинно: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Тут как-то само по себе пришло понимание о знаке ниспосланном. Я встал и пошел туда, где когда-то был огород. Там пятьдесят лет назад я сам схоронил орден Героя войны за Отечество. Но большой надежды на такую археологию не было. Рукавица, черная, истлевшая, лежала чуть присыпанная землей. Я потянул ее двумя пальцами, она поддалась. Поднял над землей, и вдруг рукавица рассыпалась в мелкую пыль, а я держу в руке орден Отечественной войны, горящий рубинами и золотом. А в центральном круге вместо серпа и молота сияла Хризма. Я его целую, крещусь и молюсь, как могу. Поднимаюсь с колен, иду назад, к баракам, белая собака бежит за мной до конца проулка. Я ухожу оттуда, где еще, наверное, живет моя детская безгрешная душа. Выхожу из Врат со страхом, что знак, зажатый в руке, вдруг исчезнет. Этот знак Божий в помощь всем живущим на земле людям!