Должностной профиль службы Петра Николаевича связан был с идеологией, и как в СССР ни огораживали молодежь от чуждой и вредной информации, все равно западные течения и субкультуры доходили до нее. Петя ужасался, что те все это с радостью воспринимали. Секретарю Пете все это представлялось покушением на все советское и сытое. Со временем на службу коммунистической идеологии комсомол привел мышцы, клетчатые штаны, значки с Лениным, тренажерные залы и ненависть к неформалам и тяжелой музыке. С лозунгом «Бьем не всех подряд, а только тех, кто нам не нравится». Хулиганов и уголовников тоже развернули на патриотические рельсы против «не наших». Если кому-то мерещится, что это само себя породило, то остыньте. Это все родилось и направлялось из кабинетов магов советской идеологии. Весь этот силовой фронт в девяностых перейдет в бандитские формирования и прольет кровь своих соотечественников. Но кровь-то красная, а красный – цвет коммунизма, который хоть и наступил в восьмидесятом году, но державные придурки держали за горло мертвой хваткой. Они жили в раю и были уверены, что выстроенная ими система будет жить вечно. Петя не мог думать по-другому, потому что он думал так же.
***
Учеба – учебой, не назовешь легкой. Помимо нее еще была жизнь в общежитии. Жизнь такая, что стремится к режимной, но не в смысле соблюдения нравственности проживающих, а скорее, коллективно- стадно-типовому проживанию. Подъем – отбой, ушел – пришел. В 23:00 проверяли, чтобы все легли, в 8:00 – чтобы все ушли. Опять же студсовет с разборками и докладными в деканат. Актив – пример для подражания.
С одним таких активистом студсовета, членом КПСС, который, как и я, был после демобилизации, довелось мне жить в одной комнате. Олег был роста малого, с ранними залысинами, похож на Ильича, чем явно гордился. Он был очень разговорчив и любил принципиально высказаться по всем острым и не острым вопросам. Выпытав как-то, где я служил, он стал относиться ко мне с опаской. Но природная живость характера и любовь красочно рассказать никуда не девались. Самой восхитительной темой были его отношения с Анечкой, первокурсницей с математического факультета. Олежек день через день рассказывал о ее чудном характере, прекрасном воспитании, готовности к вечной верности и материнству. Вот такие еще девочки бывают в русских селеньях, и он счастлив, что встретил такую прекрасную и женственную. Иногда приводил ее попить чаю, да и, похоже, без меня приводил чайком побаловаться. Девочка была роста немалого, с хорошо развитыми формами, с зелеными глазами, улыбчивая. Похоже, сильно в моего соседа по комнате влюбленная. Она его звала «мой», а он ее – «моя». Идиллия конца семидесятых годов в СССР.
Как-то стал обращать внимание, что Олег стал приносить и уносить пакеты с буржуазными надписями. В пакетах было что-то ровно упакованное, приглаженное и какое-то таинственное. Про них он не рассказывал, даже в порывах своих вечерних и полуночных словоблудий. Да мне было и неинтересно. Я вживался в образы и смыслы учений классиков и законодателей текущей жизни, в которой так вольно дышит человек. Вразумлялся, но конфликт назревал, такой очень местного значения, но лиха беда начало.
Весна – прекрасная пора. В коридоре общежития как-то днем встретился с Аней, Олежека музой. Она была по меркам и моде этого дня одета восхитительно, в сарафане из джинсы с железными пуговицами и железными бляхами. Прямо шло ей. Не смог удержаться от похвал. И она поведала в радостях от обретенного счастья, что копила деньги еще со школы, мама помогла, последняя стипендия, и еще чуть-чуть должна осталась, а Олежек приобрел и приодел. 220 рублей, вот аж как. Я-то понял давно, что друг ее фарцует, и случайно вчера слышал разговор, что наш активист приобрел его за 160 рублей, а ей продал, получается, за 220. Это была плата за любовь в мои засранные уши.