***
В этот раз это географически был родной Пете район, да еще и подготовленный для этого корпус той самой пионерской дружины, в лагере родного железнодорожного узла. Районный актив вовсю старался для земляка. Народу набилось два автобуса «ПАЗика», с корзинами, кошелками и рюкзаками. Ехали заранее накрыть и создать уют для конференции. Петр Николаевич на служебной «Волге» выдвигался последним. Он с приглашением заехал к партруководству, но оно традиционно отказалось, предоставив комсомолу самостоятельно проводить такого рода мероприятия.
Водитель, гонец и порученец в одном лице, припарковал черную «Волгу» у пионерского отряда имени Глеба Жеглова. Местные встречали хоть и без хлеба с солью, но вполне радушно. На деревянном, уже подуставшем строении, был натянут здоровенный красный транспарант «Пионерия, бери пример с комсомола!». Все было готово, помещение натоплено, койки раздвинуты, столы расставлены и накрыты. Угощение и питье с номенклатурных лавок. А на тумбочке – здоровенный цветной «Рубин» с видеомагнитофоном. А еще просто магнитофон со звуковыми колонками размером с кинотеатр. Барышень было заметно больше, вечер обещал быть томным. На входе в лагерь дежурил милицейский «УАЗик». Никого больше не запускали, но и не выпускали. Все в ожидании. Петр Николаевич взял слово. Речь короткая, с общим смыслом, что и нам надо когда-то отдыхать. Уселись, налили, выпили под видик. Только для избранных и убежденных буржуазный фильм «Чужой», но через полчаса уже стало плохо восприниматься. И завели опять же буржуазную музыку. Для первого была обустроена комната пионервожатых. Петя очнулся уже в полной темноте, зажатый какими-то голыми телами, он на ощупь выбрался из комнаты в общее помещение. В углах, со сдвинутыми кроватями хрюкали, чавкали и подвывали. Петя облегчился с крыльца. Над сопкой стояло зарево. С трудом туда всматриваясь, Петя различал свиные рыла с рогами и того самого генерала с копытами. Он пошел искать трусы, надо всех поднимать и начинать акт второй праздничного мероприятия. До начала агонии оставался год.
***
Теперь все видится задним числом. Меня не вызвали в комитет комсомола, секретарь бумажки с того собрания со своими измышлениями и резолюциями отнес в КГБ, где давно был сам ангажирован. Там стали меня разрабатывать руками моих, как тогда казалось, друзей с восточного факультета. С ними в общаге с первых дней пили с одной кружки и доедали хлеб черствый, но они, как потенциальные носители языка, были в том ведомстве внештатными сотрудниками, а сейчас регулярно докладывали по моей персоне. Собирали на меня все, с первых дней учебы.
Прямо с лекции вызвали в деканат. Вид у декана был традиционно бодрый, не предлагая мне сесть, он протянул мне бумажку. «Ознакомьтесь», – и уткнулся глазами в стол. Это был приказ о моем отчислении за четыре пропущенных учебных днях в начале года. Мотивация была смехотворная. Декан знал, куда я ездил и по каким делам. Я пытался ему это напомнить, он вскочил, подбоченился и тоном громче среднего высказался: «Ничего не могу добавить или прокомментировать. Иди к ректору, это там решали». Я вышел в коридор. Все, меня вычистили, как элемент вредный и опасный. Пока шел до общежития, не видел дороги. Деканат уже упредил коменданта и актив, встретили с предложением сдать ключ от комнаты и вынести, что есть свое. Так я оказался на улице.
Подумав, решил все же идти к ректору. У него была репутация прогрессивного руководителя. Пошел, записался, через два дня прием. Ночевал в Миллионке, ночь напролет представлял, как буду разговаривать с ректором. Но что получилось, предугадать было никак невозможно. Сижу в приемной и думаю, что если мать узнает, то не переживет. Она же так гордилась своим сыном. На стульях сидели разные люди, но студент, хоть и бывший, похоже, я был один. Скоро девушка-секретарша пригласила меня войти. Двери в кабинет были очень высоки и толщиной необыкновенной, как парадный вход на Лубянку. Но открыл я ее удивительно легко. От двери до стола самодержца лежала очень чистая красная, прямо дорога-дорожка. Я двинулся в путь, ректор сидел за столом, одетый и причесанный, как член Политбюро на праздничном плакате. Я назвался, он взял какую-то папочку со стола, с минуту читал, а потом четким, партийным голосом спросил: «А вы пришли, что хотели?». Я ответил, что мотивы отчисления не понимаю до конца. Он сразу среагировал: «Идите, изучайте мотивы, они изложены в приказе, который у вас на руках». Это надо было понимать, как то, что мое время истекло. Я пошел к двери, взялся за огромную ручку со львами и вдруг услышал: «Вернись-ка, юноша». Я подошел. Он встал во весь свой огромный рост и протянул лист бумаги: «Вот тебе ровно минута ознакомиться с мотивами». Бумага была очень белая и плотная, с аббревиатурой КГБ, текст был длинный, но основные пункты были выделены редким тогда красным курсивом.