— Почему?
— Двойками обрастешь. Все на камни будешь смотреть.
Витька оценил шутку. От смеха начал было даже икать. Сережка, отставив стекло, удивленно посмотрел на командира и хотел что-то крикнуть, но Вера хлопнула его по руке:
— Работай! Одна цифра осталась…
— Договорились, — сказала Саша, — ты ожидаешь от меня не очень красивые камни и письмо.
— Какое письмо?
— Обыкновенное. Помнишь, как недавно просил меня написать тебе письмо?
— Опять с «балдой» напишешь? — подозрительно спросил Витька.
— Как получится.
— Как получится… — грустно произнес Витька. — А ты можешь хорошее прислать письмо? Ну… приятное…
— От погоды будет зависеть…
— Все смеешься… А скажи, — вдруг встрепенулся он, — ты знаешь, кто вот так пишет эту букву? — Витька прихлопал землю рукой и вывел букву «з». Кончики буквы закрутил, как рога старого барана.
— Что-то знакомое… — Саша прищурилась. — Обожди! Ведь это Женя так пишет. Из первого подъезда… Да, Женя… Ну и что? — Саша вопросительно уставилась на Витьку. — Что ты хочешь сказать?
— А ничего. — Витька равнодушно наморщил лоб и отвернулся.
— Ммм… — протянула Саша.
И пока она тянула это долгое, многозначительное «ммм…» Витька и покраснеть успел, и ущипнуть себя за нос. Дернуло его спросить про эту букву! Теперь она обо всем может догадаться, еще и разговаривать не захочет. Но Саша, если и догадалась кое о чем, то не считала, что из-за этого надо ссориться. Она покрутила ведерко и тихо сказала:
— Не знаю, может, мое письмо тебе и не понравится, но я напишу от души… А ты мне напишешь?
— Я же адреса не знаю.
— Адрес сообщу.
— Не писал я никогда писем…
— Вот и хорошо, это будет твое первое письмо. Напишешь?
— Посмотрю, будет ли время. И бабушка все болеет.
— Я принесу ей сегодня конфет, — сказала Саша. — Можно?
— Не берет она. Я предлагал. «Съешь, — говорю, — бабушк, конфету». А она головой мотает…
Письмо
Уже на другой день после приезда в Мисхор у Саши было достаточно впечатлений, чтобы написать Витьке письмо. И ей хотелось написать. Но удержала себя. Как-то неудобно получается: два дня назад, уезжая на вокзал, помахала ему рукой, а на третий день скорей строчит письмо. Соскучилась! И почему обязательно писать Витьке? Разве Шуре нельзя написать или Вере? И Жене можно, и тете Эмме.
Тем не менее первое Сашино письмо отправилось по Витькиному адресу. Ведь обещала ему написать? Обещала. А слово надо держать. Впрочем, если честно сказать, то никаких извинительных доводов она не искала. Просто на четвертый день своей крымской жизни вернулась она из экскурсии на Ай-Петри и тут же села за письмо. Три с половиной страницы накатала, больше, чем домашнее сочинение. Про море написала, какое оно соленое, теплое и прозрачное. Про мисхорский парк — им бы во двор такие сосны, дубы, каштаны! Про одинокую русалку, о которую день и ночь бьются пенные волны, словно злятся, что не могут унести ее с собой. И, конечно, про овеянную легендами горную вершину Ай-Петри. Саша не пожалела самых восторженных слов, описывая, какой вид открывается с этой суровой, почти голой вершины, царящей и над горами, подступающими к ней, и над широким плато, и неоглядным, совсем не черным, а синим-синим морем.
В конце своего длинного письма она не забыла поинтересоваться, как чувствуют себя ее березки и рябинка и как вообще поживает дворовый парк. Не сохнут ли деревья? В газетах пишут, что в их местах стоит жаркая, сухая погода.
Бросила Саша письмо в ящик и стала ждать ответа. Неделя минула, вторая началась — молчит Витька.
Ответ пришел на десятый день. Письмо Саша увидела в почтовом ящике, когда, взяв полотенце и резиновые шапочки, отправилась с матерью на пляж.
— Мама! — Схватив письмо, Саша запрыгала на одной ножке. — От Витьки! Представляешь!
— От какого такого Витьки? — Нина Васильевна сделала вид, словно не понимает, о ком идет речь.
— От Витьки. Нашего соседа.
— Ах, от Витьки Черенка, — протянула Нина Васильевна. — От самого злейшего врага твоего…
Саша изумленно взглянула на мать:
— Правда, интересно как получилось. Еще недавно был моим врагом, а теперь… он совсем другой человек.
— А если и был таким? Может, просто не разглядели вы его?
— Да что ты, мама, все смотрели. И учителя, и директор, и пионервожатая.
— Бывает, — сказала Нина Васильевна. — Потому что сердитыми глазами смотрели. А взглянуть по-доброму не догадались. Ну, какие же новости сообщает тебе этот «совсем другой человек»?
— Ишь хитренькая! Мне самой страшно интересно. — Саша свернула на тропку, круто сбегающую к морю. — Придем на пляж, там и почитаю.
«Почему же он так долго не отвечал? — спускаясь по тропке, гадала Саша. — Некогда было? Наверно. Замучились там ребята».
Каждый день смотрела Саша в газете сводку погоды. Утешительного мало: в их Центральном районе России — жара, осадков нет и нет.
«Вдруг все деревья уже посохли? И рябинка моя… Расхваливаю его, хороший, совсем другой стал, а может, он давно и на деревья наплевал, и повязку свою патрульную забросил… Хотя вряд ли написал бы тогда письмо…»
У Саши едва хватило терпения добраться до лежака и сбросить свой голубенький сарафанчик. Даже на море не обратила внимания. То, приходя на пляж, прежде всего глядела на море, какое оно: тихое или, густо шурша галькой, одна за другой катят на берег волны. Когда волны, купаться нельзя. А если море тихое, лучшего наслаждения не придумать — лежать, чуть покачиваясь, на упругой воде, сверху солнце, а внизу, будто живые, колеблются на дне камни, обрывки зеленых водорослей, выплывет откуда-то полупрозрачный зонтик медузы.
Всем интересно, какое море. И Саше интересно. Только в этот раз для нее было еще интереснее узнать, что написано в письме.
— Вслух читать? — надрывая конверт, спросила она. Нина Васильевна, накрыв лежак простыней, улыбнулась.
— А если там какие-нибудь секреты?
— Ты, мама, скажешь! — Саша фыркнула и решительно вытащила из конверта перегнутый несколько раз двойной тетрадный листок. — Слушай! «Здравствуй, Саша! — прочитала она. — Дома у нас случилось горе. В понедельник, ночью, умерла бабушка. Тихо умерла, никто и не слышал. На похороны приехал отец. Почти два дня побыл. Посидели мы с отцом, погоревали. Он любил бабушку. Даже плакал на кладбище. Я и не знал, что он умеет плакать. Ну, и я тоже плакал. Врать не буду. Утром папаня уехал, а я в тот же день с Левкой из 96-й квартиры подрался. Из-за бабушки. Левка сказал, что ей уже пора было помирать, и так, говорит, зажилась на этом свете. Я разозлился и сказал, что никому не пора умирать. А он говорит: «Много ты понимаешь! И отец мой так сказал, что она зажилась на свете». — «Тогда, — сказал я, — дурак твой отец и ты вместе с ним». Левка толкнул меня, а я съездил его по уху. Он заорал, а тут твой отец идет. «Что, — говорит, — за шум великий?»
Левка стал ябедничать на меня. А я сказал, из-за чего треснул его. Твой отец посмотрел на Левку и здорово сказал: «Утри слезы. Ты свое правильно получил».
А когда мы пошли вместе по лестнице, он сказал мне: «Ты человек, по всему видать, справедливый, только по уху все-таки бить не надо».
Хороший у тебя отец. Сказал, что есть у него свободное время вечером и, если я хочу, то он с удовольствием сыграет со мной в шашки. Я не отказался. Он сказал, что даст мне знать, позвонит в колокольчик. Я ведь колокольчик так и не отвязывал на балконе. Я сидел и ждал, думал, не позвонит, а он позвонил. Мы два раза в шашки сыграли. И четыре раза в уголки. В шашки я проиграл, а в уголки — ничья.
Деревья во дворе растут. Пока все зеленые. Каждый день поливаем, потому что жара прямо несусветная. И газоны поливаем. Вчера твой отец два раза поливал газон. В патрульную команду я подобрал еще двух ребят из другого дома. Ребята что надо. Только делать нам по охране нечего. Никто ничего не ломает. Даже обидно.
Почти каждый день езжу на речку. Купаюсь. Ты хвастала в письме, что за четыре дня успела загореть. Приедешь и меня не узнаешь. На речке у нас тоже хорошо. Как на море. Вода, правда, не соленая и Ай-Петри нет. Ничего, обойдемся! Камера на заднем колесе теперь не спускает. Новую купил. Папаня пять рублей мне оставил. И еще открыл сундук, арестованные перчатки достал. Хорошо, что с Левкой я подрался, когда он уехал. Во двор перчатки не выношу. Дома тренируюсь. Насыпал в мешок песка и подвесил на косяк. Ох, и достается мешку!