— Эдя! — взмолился Костя. — Что ты выдумал? Хозяйка увидит.
— Не бойся. Развязывай!
Когда спешишь, все не ладится. С узлами провозились не меньше минуты. Легче бы обрезать, да чем? К тому же не своя веревка — хозяйская.
Закрепив конец веревки на балке, Эдик выглянул в окошко — вот досада! Хозяйка окучивает картошку. Вдруг увидит?.. Эх, ладно, ждать некогда. Те, наверно, метров триста уже отшагали. Эдик спустил вниз свободный конец веревки и стал осторожно, ногами вперед, вылезать из окошка. Вот уже висит на руках. Теперь спускаться… Тихонько… Перехватился. Ах, как режет кожу… Ну, еще раз. Еще… А как там хозяйка?.. Эдик взглянул через плечо, и… пальцы его чуть не разжались. Открыв рот, с поднятой в руке сапкой, старушка в ужасе смотрела прямо на него. И вдруг закричала противным, визгливым голосом:
— Ты что же, басурман, делаешь?!
Она еще что-то кричала, но Эдик уже не слышал ее. Он только чувствовал: пальцы разжимаются. Упадет? Но еще высоко… Он стиснул зубы и, не разнимая рук, чуть отпустил пальцы. Ладони обожгло, и в ту же секунду ноги его ударились о землю. Потирая ладони, сердитый и насупленный, он стоял возле куста сирени. Бежать было поздно. Размахивая сапкой, к нему спешила хозяйка, на крыльце показалась мать…
Костя все слышал: и как закричала хозяйка, и как ругала сына Нина Васильевна, и как Эдик оправдывался, неся всякую околесицу, что они, мол, играют в разведчиков; он зашел на чердак, а Софья Егоровна заперла его. А сейчас он должен бежать на речку, где его дожидается Костя.
Женщины, наверное, не скоро бы успокоились, ругая и стыдя Эдика, но он не стал слушать — убежал. А Костя, оставшийся на чердаке, еще долго со страхом прислушивался к каждому шороху, ожидая, что вот сейчас здесь снова появится хозяйка. Однако никто не приходил. Костя немного успокоился. Чтобы не так чувствовать жар раскалившейся железной крыши, он снова примостился у окошка: там чуточку продувало.
А Эдик тем временем сбегал на лужайку, побывал на речке, на станции, заходил по пути в магазины. Но ни человека с портфелем, ни Данки нигде не было… Может быть, они уже вернулись? Эдик поспешил домой. И Костю надо выручать. Совсем, наверно, запарился. Если его, конечно, не обнаружили.
Нет, не обнаружили — с чердачного окошка по-прежнему свисала веревка.
С лицом покорным и виноватым Эдик подошел к Софье Егоровне, которая все еще окучивала картошку, постоял минуту и сказал, что они с Костей могут вечером полить ей всю картошку и помидоры. А потом добавил:
— Можно, Софья Егоровна, я привяжу на чердаке веревку? Все, как было, сделаю?
— Ну-ну, сходи, — сразу подобрев, ответила хозяйка и достала из глубокого кармана ключ.
Поднимаясь на чердак, Эдик нарочно насвистывал, чтобы Костя не перепугался.
— Ну, как ты? Не сварился в этой термокамере?
— А ты дольше ходить не мог? — сердито сказал Костя и, отдуваясь, словно пьяный, полез с чердака.
В коридоре он первым делом подошел к ведру и одну за другой выпил три кружки воды.
— Совсем, думал, обалдею. А тебя нет и нет…
— Я весь поселок обегал. Данку и этого дядьку искал.
— Чего ее искать! Уж давно дома сидит.
— А дядька?
— Откуда я знаю? Одна вернулась… Ну, я пойду — освежусь под душем…
«Куда же он девался? — снова поднявшись на чердак, мучительно размышлял Эдик. — Неужели уехал?.. Тогда этой ночью мы… А если не уехал?»
Приладив на место веревку, Эдик захватил оставленный Костей будильник, тетрадь «разведданных» и свой узелок с «трофеями». В тетради он нашел еще одну пометку, сделанную Костиной рукой: «12.56. Возвращается Данка. Одна. В руке несет газету».
Эдик задумался. «Газета… А когда вышла с тем человеком из дому, никакой газеты у нее не было… Да, я хорошо помню. Значит, газету она купила. А газетный киоск только на станции. Выходит, она была на станции. А зачем — это ясно: провожала дядьку. Может быть, и правда он — ее отец? Интересно… Что же теперь делать?..»
Пока его верный друг стонал и фыркал от удовольствия под железным баком, Эдик, поглядывая через улицу на голубенькую дачу, все думал, решал. Он разрабатывал план дальнейших действий.
Когда Костя, вымытый и подобревший, с зачесанным соломенным чубом, появился на веранде, Эдик долгим взглядом посмотрел на него и, словно подводя итог своим мыслям, проговорил:
— Вот что, Константин Сомов, будем менять политику.
— Какую политику? — не понял Костя.
— А такую: Данке объявим перемирие. Временно, конечно, — поспешил добавить Эдик. — Да, надо сделать так, чтобы она считала нас своими друзьями… Ничего не поделаешь, — вздохнул Эдик, словно это ему было очень неприятно. — Иначе нам ничего не узнать. Понимаешь?
— Ага, — кивнул Костя. По его лицу не было заметно, что он огорчен неожиданным «изменением политики».
Вежливые мальчики
До чего ж въедлива эта пыль! Всего какой-то час покаталась вчера на велосипеде, а грязи на колесах — будто месяц не вытирала. Хоть бы дождик прошел. Просто дышать нечем.
Данка потерла тряпочкой обод — из-под бурого слоя пыли заблестел голубой никель. Еще потерла — каплей огня сверкнуло солнце. Данка улыбнулась. Она любила яркое и красивое…
Через несколько минут переднее колесо уже сияло, как новенькое. Она принялась за второе, когда на улице послышались удары по мячу. Рядом с забором играли в волейбол двое мальчишек, что жили напротив. Данка, вытирая спицу, лишь на секунду взглянула на них. Эти мальчишки были ей противны. Особенно высокий. С виду он, правда, интересный — смуглый, глаза черные. Но как бывает обманчива внешность! Он же наверняка эгоист, злой и высокомерный…
Но что это? Кажется, сюда залетел мяч?.. Данка посмотрела в угол двора, где высоко поднимались длинные шеи крапивы. Да, вот и мальчишки подошли к забору, смотрят в ту сторону. Данка бросила тряпку: «Ну, я им сейчас покажу королеву Марго!»
И вдруг у забора послышался тихий, жалобный голос:
— Девочка, извини, пожалуйста, мы очень просим — подай нам мяч.
Она не поверила своим ушам. Те ли это мальчишки?.. Нет, правильно — те. И смуглый, в синей рубашке, и другой — пониже, с соломенными волосами. Это он и говорил сейчас. Ну, если так вежливо просят, тогда другое дело.
— А куда упал мяч? — привстав на цыпочки и вытянув тонкую шею, спросила Данка.
— Кажется, он в крапиву укатился, — ответил смуглый. — Разреши, пожалуйста, мы сами достанем. А то ты можешь обжечься.
Она совсем растерялась. И это говорит тот нахальный, высокомерный мальчишка?! Да что с ними сделалось?
— Пожалуйста. — Она чуть наклонила голову. — Входите. Дверь не заперта.
— Спасибо, — поблагодарил Эдик, входя во двор.
А дальше произошло такое, что даже Костя, готовый, кажется, ко всему, разинул от удивления рот.
— Мяч вон там, — Эдик показал рукой в самую гущу крапивы и, не раздумывая, решительно зашагал туда. А на ногах у него — только тапочки. Короткие штаны выше колен.
— Куда ты? — испуганно закричала Данка. — Я палку принесу.
Эдик будто не слышал. Сотни мельчайших иголочек впились в его кожу, но он не отступил. А потом, держа мяч в руке, он так же спокойно вышел из крапивы.
Данка смотрела на него изумленно, с ужасом.
— Зачем ты?.. Очень больно?
— Терпимо, — чуть покривив губы, ответил Эдик.
На самом деле терпеть уже не было сил. Ноги покрылись пятнами, их пекло, как огнем. Эдик наклонился, потер обожженную кожу руками и с улыбкой проговорил:
— По крайней мере, ревматизмом не заболею.
Глаза у Данки были все еще широко открыты.
— Но все равно — из-за мяча лезть в крапиву…
Пора было переводить разговор на другое. А то получается так: мяч достали, вроде и оставаться больше незачем. Это в расчеты Эдика не входило. Не для того он старался так точно забросить мяч в крапиву.