— Какие у вас хорошие качели, — сказал Эдик. — Разреши, пожалуйста, немного покачаться?
— Пожалуйста. Только они так противно скрипят. Я совсем не качаюсь.
Действительно, пересохшие железные петли издавали неприятный, пронзительный скрип.
— Это легко поправить, — осмотрев петли, сказал Эдик. — Разреши, я сделаю?.. Минуточку, сейчас вернусь.
Выбежав за калитку, он кинулся через улицу к дому. На террасе, скрипя от боли зубами, он всласть начесал ноги, а потом обмыл их холодной водой, Стало чуть легче. На кухне Эдик зачерпнул из банки маргарина и побежал обратно.
«Вылечить» качели оказалось делом одной минуты. Смазанные жиром, петли теперь не издавали ни звука.
— Садись, — Эдик приветливо улыбался, предлагая Дакке покачаться.
— Но ты сам хотел.
— Ну… — замялся Эдик. — Я могу и потом… Ты же — девочка.
Данка опустила ресницы и, подобрав сарафан, уселась на доску.
— Не будешь возражать, если мы тебя раскачаем? — спросил Эдик.
— Не буду, — чуть кокетливо ответила она.
А Костя все не мог справиться со смущением. Он завидовал Эдику — как тот легко и непринужденно разговаривает с ней! А своим героическим поступком он, конечно, просто поразил ее. Еще бы, чуть ли не босиком отправиться в крапиву! «Сейчас я тоже скажу ей что-нибудь приятное», — думал Костя.
А Эдик, раскачивая качели, лихорадочно соображал в эту минуту, как приступить к главному, ради чего они сюда пришли. И вдруг у крыльца он увидел прислоненную к стене лопату. «Та самая лопата!» — с волнением подумал он.
— Этот столб немного расшатался, — сказал Эдик. — Можно, я возьму лопату и укреплю его?
Он не стал ожидать разрешения — поспешил к крыльцу.
Лезвие лопаты было гладким, блестящим. Да, именно этой лопатой сегодня ночью копал тот человек.
— Какая блестящая лопата, — вернувшись к качелям, проговорил Эдик. — Вы, наверно, ею огород вскапывали?
— Мы? — удивилась Данка, взлетев высоко вперед. — И не думали, — добавила она, взлетев так же высоко назад. — Ой, хватит! У меня голова закружилась.
Это Костя перестарался. Он все смотрел на ее такое раскрасневшееся сейчас и задорное лицо, на смеющиеся глаза и готов был хоть целый день раскачивать качели.
А Эдик даром времени не терял. Поцарапал полированное лезвие лопаты ногтем и хитровато подмигнул:
— Неправда, копали. Видно же.
— Да что ты! — засмеялась она. — Зачем мне обманывать?.. Возможно, наша хозяйка копала, но она уже неделю как уехала.
— Возможно, — нарочно согласился Эдик и выразительно взглянул на Костю: видишь, какое дело, — девчонка ничего не знает.
Но Костя, наверное, не понял его взгляда. «Какие у нее прямые и тонкие пальцы», — думал он.
— А скажи, пожалуйста, — Эдик продолжал гнуть свою линию, — чего это у вас окна закрыты? Такая духота, а вы закупорились. Забавно!
— Ничего не забавно! — Данка склонила набок голову. — Это потому, что мама варила варенье… Что, не понимаете?.. — Глаза ее смотрели насмешливо. — Эх, недогадливые! Очень просто: на сладкое летят пчелы. Вот мы и закрыли окна… Хотите, пенками угощу? — сказала она. — Вкусные! Клубничные. Я ела, ела — больше не могу… Сейчас принесу.
Она ловко спрыгнула с качелей и убежала в дом.
— Все атаки отбила, — мрачно произнес Эдик. — Надо что-то другое придумать… — Он уставился в одну точку и вдруг улыбнулся, воскликнул: — Колоссально! Вспоминай какого-нибудь знаменитого человека. Ну, артиста, писателя…
— Михалков, — сказал Костя.
— Не подойдет. Его все знают. Надо, чтобы не очень известного.
— Штепсель.
— Мал ростом. И тоже известный. Сто раз по телевизору выступал… Ага, порядок! Чухрай.
— А кто это?
— Ты не знаешь Чухрая? — удивился Эдик. — Хотя правильно: режиссеров плохо знают. Это не артисты…
— Мальчики! — выпорхнула из дверей Данка. В руках она держала тарелку, полную розовых пенок. — Из одной тарелки будете есть?
— Спасибо, мы не хотим, — покраснел Костя.
— Никаких спасибо! Ешьте, и все! Увидите, какие вкусные. Идемте в беседку…
«Пока все отлично, — подумал Эдик, почесывая на ходу под коленками. — Только бы ноги так не пекло… Ну, ничего, переживем. Сейчас я ее куплю…»
Эдик уселся на скамейке, взял ложку и, помявшись, сказал:
— Как-то неудобно получается. Ты вареньем нас угощаешь, а мы даже не знакомы… В общем, это мой друг Костя, я — Эдик. Ну, а тебя мы знаем, как звать, — Дана. А фамилия — Чухрай.
Данка фыркнула.
— Абсолютно все правильно, за исключением того, что моя фамилия не Чухрай, а Деревянко.
Эдик хорошо разыграл роль: на его лице было и удивление, и недоверие.
— Извини, но меня не так легко провести. Твоя фамилия — Чухрай. И пожалуйста, не отказывайся. Сегодня собственными глазами видел его с тобой. Ага, попалась! Сразу бы и говорила, что твой папа — знаменитый кинорежиссер Чухрай. Лауреат Ленинской премии. Он поставил «Балладу о солдате», «Чистое небо»… Я его сразу сегодня узнал. Совсем недавно я видел его в парке культуры, он рассказывал о своей работе.
Только тут Эдик перевел дух и замолчал. Он сказал все, что должен был сказать. Данка задумчиво шевельнула на плече косу.
— Возможно, это был и Чухрай, — сказала она. — Но он вовсе не мой папа.
— Но вы же вместе вышли из дому.
— Ну и что же! Я этого человека даже не знаю. Он приехал вчера утром к нашей хозяйке. А ее уже неделю нет дома. Она у своей дочери гостит. А сегодня он уехал. Мы вместе шли до станции.
— И ты купила там газету?
— Да. Две Газеты. Меня мама просила… А откуда ты знаешь?
— Откуда?.. — Эдик слегка смутился. — Да нет, простоя видел, как ты возвращалась с газетой, и подумал, что ты была на станции. Но это неважно… А скажи, почему он не сразу уехал, а пробыл целые сутки?
— Не знаю… Он говорил, что когда-то жил здесь. Вчера ходил купаться. Сегодня утром читал какие-то книги. А потом побрился электрической бритвой, как у моего папы, и уехал.
— И не сказал, когда вернется?
— Ничего не сказал. Оставил хозяйке письмо и уехал… Так это действительно кинорежиссер Чухрай? Я слышала о нем. Вот интересно… Может быть, он хотел какой-нибудь фильм здесь снимать?
— А он ночью никуда не ходил? — без лишних дипломатических тонкостей спросил Костя.
Эдик сердито наступил ему на ногу.
— Я спала. Не знаю… А вы видели, что он куда-то ходил?
— Да ну, скажешь тоже! — поспешил вмешаться Эдик. — Ничего мы не видели. Просто интересно узнать — может, он и ночью куда-нибудь ходил. Ведь режиссерам все надо изучать. А ночные съемки самые трудные… Значит, письмо, говоришь, он оставил?
— Оставил… А почему ты не ешь? Не нравится?
— Мм! — промычал Эдик и зачерпнул полную ложку пенок. — Пища богов!.. А письмо запечатано?
— Что ты! Я даже и не смотрела.
— А я бы посмотрел, — вздохнул Эдик. — Вдруг в этом письме он пишет, что и в самом деле собирается снимать здесь фильм, А чего бы ему приезжать сюда?.. Верно, Кость?
— Конечно, — поддержал тот.
— Тогда бы мы упросили его дать нам какие-нибудь роли. Ну хоть самые маленькие.
Хитрый был Эдик. Он посмотрел на Данку и спросил:
— Ты бы тоже не отказалась сыграть. Правда?
Она улыбнулась, а потом серьезно сказала:
— Это очень трудно. Я бы, наверно, не смогла.
Эдик небрежно облизал ложку.
— Чепуха! Хорошенько потренироваться — еще как бы сыграла! Не хуже Брижитт Бардо. Видела «Бабетта идет на войну»? Она там играет. Ты на нее похожа. Верно, Кость?
— По-моему, больше на артистку Кириенко, — тихо проговорил Костя.
— Это которая в «Сороке-воровке» играла?.. Правильно, и на нее похожа… Так посмотришь?
— Что посмотришь? — спросила она.
— Ну, я о письме говорю.
— Чужое письмо посмотреть?! — Данка, словно очнувшись, с удивлением уставилась на Эдика. Глаза большущие и, верно, как у артистки Кириенко.