И все же надежда не покидала их. Снова и снова вбивали они тяжелым молотком отполированное стальное жало. И вот опять — преграда. Очередной камешек? Или, наконец…
Эдик вытащил из земли пику и несильными ударами стал вбивать ее рядом. Ага, есть! Прут на той же глубине вновь уперся в твердое. Это даже по звуку угадывалось — удар уже не глухой, а четкий, звонкий.
— Что? — прошептала Данка. Ее большие глаза с надеждой смотрели на Эдика.
— Кажется, то самое, — также шепотом ответил Эдик.
— Камень, наверно, — боясь поверить в удачу, выдохнул Костя. Но все же схватил лопату.
— Обожди, — Эдик настороженно огляделся по сторонам. Поблизости никого не было. Лишь к крайней даче шли женщины с ведрами, да впереди, по склону оврага, паслась белая коза, привязанная веревкой к дереву.
Эдик облизал сухие губы.
— Дай, я сам. — Он копал торопливо, не останавливаясь; по лицу стекал пот. Скоро лопата звякнула обо что-то металлическое.
— Осторожно, — молила Данка. — Не спеши.
Не спешить Эдик не мог. Припав на колени, он принялся выгребать землю руками. Костя помогал ему. Тускло блеснул кусочек зеленой эмали. Вот уже видна крышка с оббитой дужкой.
— Убери руки. Без лопаты не возьмешь…
Наконец находка — у них в руках. Это старый бидон, пролежавший в земле, видно, немало лет. Железо местами проржавело почти насквозь. Внутри что-то лежит: тяжелый! Да и крышка не зря прикручена проволокой.
Эдик скинул с себя рубаху и завернул в нее драгоценный бидон.
— Пошли!
Рабовладелец
Оттопырив губы и щурясь от солнца, Ленька Красная рука лежал на траве в ленивой блаженной позе. Босая грязная нога закинута на ногу, в руке, будто золотую чашу, он держал пустое блюдце с отколотым краем. Нестриженая голова Леньки покоилась на футбольном мяче. Обшарпанная покрышка мяча с одного боку сильно расползлась по шву. Оттуда пузырем выпирала камера.
— Ну, скоро там? — крикнул Ленька. — Пошевеливайся! Все сам, поди, жрешь!
— Ничего я не ем, — обиженно отозвался Санчо.
Все в той же порванной у ворота футболке худенький Санчо старательно ползал среди клубничных кустов. Набрав в кружку десятка два розовых ягод, он подошел к своему повелителю и высыпал ягоды в блюдце.
— Чего такие зеленые? — поморщился Ленька.
— Красные ты вчера поел.
— Ладно, давай работай! — Ленька сел на траве и подтолкнул к Санчо лопнувший мяч.
Санчо шмыгнул носом и принялся расшнуровывать покрышку. Потом он спустил камеру, вытащил ее и пошел было к дому, но Ленька остановил его:
— Куда?
— Иголку принесу и капроновую жилку.
— То-то, что жилку! Дошло! А нитку не бери. Вся работа твоя ни к черту не годится! Утром вчера зашил, а к обеду — готова! Расползлась.
— Так ведь били сильно. Ты и расколотил…
— Помолчал бы! Много понимать стал!
И Санчо молчал. Высунув от усердия кончик языка, он зашивал покрышку. А Ленька в это время, вытягивая губы и облизываясь, ел клубнику. Положив в рот последнюю ягоду, он снова развалился на траве.
— А у вас тут ничего, подходяще, — оглядывая сад, сказал Ленька. — Яблоки, сливы… А там что за дерево?
— Груша.
— Тоже подходит. Груши я люблю.
Вскинув руку, Ленька посмотрел на часы.
— Где это Пузырек пропал? Больше часа таскается! Бегемот!
Ленька повернулся на бок, собираясь вздремнуть, даже и глаза закрыл, но мешала муха, большая, зеленая. Ленька шевельнет большим пальцем ноги — она сядет на пятку. Почешет пятку о траву — снова на пальце усядется. И так щекочет — терпения нету. Ленька собрался было отогнать назойливую муху рукой, но вовремя вспомнил о Санчо.
— Иди сюда. Муху сгони. Видишь, на ноге сидит.
А у Санчо — самый ответственный момент: только нащупал изнутри иголкой дырочку…
— Слышишь, муху сгони!
Санчо вздохнул. Но совсем тихо — Ленька и не услышал. Отложив покрышку, Санчо согнал с ноги «хозяина» муху.
Выручил Санчо Митюшка Пузырек, появившийся во дворе. Ленька сразу про муху забыл.
— Какой принес ответ?
— Никакого.
— Я тебе дам, никакого! Ультиматум передал?
— Передал.
— И что?
— Ничего. — Митюшка поднял толстенькие плечи и добавил: — Он сказал, что ответа не будет. Что так и передай своему повелителю.
— Болван!
— Нет, он сказал, что я слуга и этот… как его… раб.
— Ах, вот, значит, как! — Ленька вскочил на ноги, подбежал к калитке, но остановился. — Ну, ладно! Они у меня теперь не так запоют! Руки-ноги им повыдергиваю! Точка! Кончилось мое терпение!
Рассказ старика
Чтобы освободить крышку бидона от проволоки, даже кусачек не потребовалось. Подсунули под ржавую проволоку свой прут, нажали, и готово: крышка свободна!
Что же там внутри? Эдик нетерпеливо сковырнул крышку, и все трое чуть не стукнулись головами — каждому хотелось поскорее заглянуть в бидон. Ни золотых монет, ни бриллиантов не было видно. Какая-то труха, сгнившее сено… Что за ерунда! Эдик перевернул бидон. Вместе с трухой на землю со стуком вывалилась желтая толстого стекла бутылка. Горлышко ее было густо замазано сургучом.
— Вино, — сказал Костя.
Эдик посмотрел желтую бутылку на свет.
— Что-то лежит… Не болтается… Вроде бумага.
— Ну, — разочарованно протянул Костя. — Клад, называется!
— Там же что-нибудь должно быть написано, — возразила Данка.
Эдик поддержал:
— Может, эта записка подороже любых драгоценностей… Ну что, разбивать будем? Через горлышко не достать.
— Бей, — сказала Данка. — Чего бояться!
Эдик цокнул молотком по донышку, и оно, словно отрезанное, отвалилось.
В бутылке лежал пожелтевший листок бумаги. На нем было что-то написано. Чернила от времени поблекли, но разобрать буквы можно было без труда.
Вот что они прочитали на листке, хранившемся в бутылке.
«2 мая 1939 г. — Торжественная клятва.
Мы, Константин Коробко и Василий Белов, принимаем на всю жизнь клятву:
1. Презирать трусость.
2. Не обижать маленьких, слабых и девчонок.
3. Ненавидеть вранье и зазнайство.
4. Любить Родину и людей, как любил наш друг Андрюша Репин.
Это письмо откопаем, когда нашей стране — СССР — будет полвека. Нам исполнится по 42.
Мы верим, что нам не стыдно будет снова прочитать эту клятву.
В чем и расписываемся своей кровью».
Тут же, внизу листка, чуть заметно проступали и сами подписи, выведенные кровью.
В первые минуты ребята как-то и сказать ничего не могли. Лицо у Эдика стало серьезным. Он вновь, строка за строкой, перечитал клятву.
А Костю больше заинтересовали подписи.
— Вот это да! — с уважением сказал он. — Кровью расписались!
— Теперь понятно, — произнес Эдик, — что искал дядька. Он же — Василий Белов, один из тех двоих… Только почему не было второго?
— Второй прийти не мог, — печально сказала Данка.
— Почему?
— Это сын нашей хозяйки, Марьи Антоновны Коробко. Она рассказывала, что ее мужа и сына убили на войне.
Костя снова вгляделся в чуть видимую подпись, выведенную когда-то кровью мальчика. «Константин Коробко». Костя. Тезка… Когда война началась, ему, выходит, всего шестнадцать было…»
— А кто такой Андрей Репин? — спросил Эдик. — Они тут пишут о нем… Это же улица так называется. Помнишь, Костя, ты еще с художником Репиным перепутал?
— Неужели в его честь названа? — удивился Костя. — Но он же пацан тогда был, раз они его своим другом считали.