Зачем спрашивать? Конечно, проводят! Обязательно!
По дороге Белов рассказал, что целый месяц не был дома и о письме Данки узнал лишь недавно. Отвечать не стал, потому что представилась возможность самому заехать сюда. Сейчас он отправляется на конференцию химиков.
Уже на станции Эдик спросил Белова, почему он тогда ночью бросил поиски. Они ожидали, что он вернется, и очень боялись.
— Я решил, что уже не смогу найти бидон с бутылкой. Мне стало казаться, что кто-то случайно выкопал ее. Помню еще — мне вдруг сделалось до слез больно, что я занимаюсь этими поисками один, без Кости Коробко. Он был лучшим моим другом. И Андрейка тоже. — Белов с теплотой посмотрел на ребят. — Я бы и вам пожелал такой крепкой дружбы… Нам пришлось очень тяжело. А вам будет, видимо, легче. Да, вам должно быть легче. Иначе зачем были наши труды и жертвы?
Эдик еще хотел спросить Белова, кем он сейчас работает, но так и не успел. Они узнали об этом дома, от матери Данки.
— Разве он не сказал вам, куда едет? — удивилась Ольга Николаевна. — Он едет в Женеву, на международную конференцию химиков. Белов — профессор, руководит кафедрой в одном из научных институтов Новосибирского академгородка…
Ребятам, в общем, было уже вполне ясно, кто и что за человек Белов. Данка несколько дней щадила Костино самолюбие, не напоминала об их споре. А потом как-то все же не выдержала. К слову пришлось.
— Ну что? — сказала она. — Пророк! Кто из нас был прав?
Костя смутился и не стал объяснять ей, что в том споре сам Белов мало волновал его. Просто он злился, что она так расхваливала своего одноклассника. Но про это Данке совсем не обязательно знать. Мало ли что он чувствует! Это его дело личное. Это тайна. Возможно, в книжках такие вещи называются любовью… Только об этом он ей никогда не скажет. Никогда… Правда, может быть, потом когда-нибудь…
А сейчас они прощаются с речкой. Стоят на крутом берегу. Костя тоже заглядывает вниз с обрыва.
— А меня так и не научила делать сальто.
Он весь замер, ожидая, что она ответит. Ему так хочется, чтобы Данка вновь повторила о своем намерении приехать сюда на будущий год. И очень обрадовался, когда она сказала смеясь:
— Не горюй! На следующее лето мы с Эдиком научим тебя.
И Эдик обрадовался ее словам.
— Конечно! Такое сальто будешь крутить, что Леньку от зависти на сто частей разорвет.
Нет, хоть это и день расставаний, но совсем не грустный он. И разве расстаются они? В самом деле, могут приехать сюда на будущий год. А живут в одном городе. Почему им не встречаться, раз так подружились! И Белов советовал крепко дружить.
— Мальчики, — сказала Данка. — Мы еще на нашей полянке не были.
Большая, старая береза встретила их задумчивым шепотом листвы. Пройдет какое-то время, и холодные ветры сорвут с нее листья. Сколько раз на своем долгом веку сбрасывала она по осени золотую шубу, а весной вновь наряжалась в зеленый наряд! А вон там, где темнеет трухлявый пень, тоже когда-то стояла зеленая красавица. Ее уж нет. Падет и эта береза. То ли от старости рухнет, то ли душной летней ночью сразит ее молния, и она упадет. Но это ничего. Ведь рядом растет новая, молодая березка.
Такие думы навевали на Данку эта зеленая полянка, березы. А еще думалось о том, что вот так же, как они сейчас, стояли здесь много лет назад двое мальчиков, Костя и Вася, и мечтали о будущем. Пусть одного из них нет — взяла война, но мечте они не изменили.
Наверное, об этом же думали и Эдик с Костей. Поэтому они не удивились, когда Данка тихо спросила:
— Мальчики, ну а теперь можем дать клятву?
Эдик, помолчав, ответил:
— Мне кажется, можем.
— Да, — сказал Костя. — Это здорово: встретиться здесь, например, в двухтысячном году.
— Но это очень долго ждать, — сказала Данка. — Давайте установим срок поменьше? Возьмите Лермонтова. Ведь всего двадцать семь лет прожил.
И самому Косте не хотелось так долго ждать. Конечно, Лермонтов — человек исключительный. Но неужели они к своим двадцати семи годам ничего полезного не успеют сделать? Наверняка успеют.
— Тогда давайте откопаем в восьмидесятом году.
— Ой, правильно! — обрадовалась Данка. — Ты, Костя, тогда будешь вот такой. — Данка состроила на лице важную гримасу, а руки развела в стороны, показывая ширину Костиных плеч. — А ты, Эдик, будешь вот такой. — Она подняла вверх руку, прищурила глаза и низким голосом проговорила: — Итак, отправляем первую космическую экспедицию в район созвездия Гончих Псов.
— Извините, сударыня, — увлекаясь игрой, сказал Эдик, — но теперь я должен нарисовать ваш портрет. — Он сложил губы сердечком, опустил ресницы и, жеманно ступая на носках, прошелся перед Данкой.
— И неправда, неправда! — Данка даже топнула ногой. — Никогда такой не буду. Ненавижу кривляк!
— Не сердись, — сказал Эдик. Я же пошутил. Не верю, чтобы ты могла стать такой.
— А какой? — спросила Данка.
— Не знаю… — замялся Эдик.
А Костя сказал:
— Если бы все девчонки были как ты, то, наверно, и все мальчишки стали бы другими…
К вечеру на листке плотной бумаги аккуратным почерком Данки клятва была написана.
Вот ее текст:
«Смелость, отвага — наш первый девиз.
А еще клянемся быть честными, не зазнаваться и не обижать слабых.
Всю жизнь посвятим делу коммунизма.
Кто изменит этой клятве, тот изменит себе и нашей дружбе.
Клятву откопаем в августе 1980 года. Эдуард Губин, Данута Деревянко, Константин Сомов».
Листок с клятвой положили в толстую надежную бутылку. А саму бутылку — в полиэтиленовый мешочек. Может быть, этого и не стоило бы делать, но Эдик настоял:
— Химия! Сто лет пролежит!
Закопали бутылку с клятвой поздно вечером, когда на землю опустилась августовская ночь. Найти бутылку не составит труда. Ее спрятали рядом с молодой березкой.
— Хорошее место, — сказал Костя, ощупав гладкий стволик дерева. — И от дождя укроет, и от снега.
В вышине мерцали звезды. Словно большой ласковой рукой, ветерок перебирал листву. Вдалеке стихал шум поезда.
Данка, Эдик и Костя стояли молча. Думали о себе, о жизни. Какими они будут? Настоящими или не совсем? До конца верными клятве или в чем-то отступят от нее?..
Нет, только настоящими!
— Данка, где твоя рука? — сказал Эдик. — И твоя, Костя…
Их пальцы слились в рукопожатии.
