В то время как остается все меньше возможностей разделять аудитории по признаку возраста, пола, имущественного положения или места проживания, мы все более привыкаем к глобальной капиталистической экономике, которая, несмотря на все наше неодобрительное цоканье языком по этому поводу, находит секс как нельзя более «продавабельным» и в которой дети и подростки служат как сексуальным товаром (ДжонБенэ Рэмзи, тайские дети–проститутки), так и потребителями сексуальных товаров (кукол Барби, Бритни Спирс). Все это породило кампанию с широкой политической поддержкой за возвращение к «скромности» (слово позаимствовано из статьи Агнес Репелье «Отмена скромности», Atlantic, март 1914 г. — прим. автора), особенно когда «речь идет о детях».
История опровергает представление, что мы сегодня живем в мире «сексуальных речей», но не жили, например, три века назад. В любой таверне шестнадцатого века ребенок мог услышать сколько угодно «грязных песен» и увидеть сколько угодно хватания за «неприличные места». И все же есть причина для беспокойства по поводу «нефильтрованного», безудержного мира сексуальных знаний последних десятилетий: картинки и слова обрели в наше время беспрецедентное культурное влияние. Наша экономика производит мало «настоящих», материальных изделий; почти все, что мы делаем, — оцифрованные идеи и средства для их распространения. По мере того как экономика сдвигается от Стального пояса к Кремниевой долине, граница между символическим и реальным стирается. Образ более не является копией вещи: он и есть сама вещь.
Никто не погружен в эту «гипермедийную» среду более, чем молодое поколение. Критик Рональд Джоунз, характеризуя двух молодых художников 1990–х годов, отличал их от теперь уже немолодых постмодернистов 1980–х, которые утверждали, что «то, как медиа представляют мир, является сконструированной фабрикацией». Молодые художники, писал критик, исходят из посылки, что «ненастоящесть — естественный ход жизни». В конце двадцатого века у четверти детей к пятилетнему возрасту уже был свой, персональный телевизор. Их было бесполезно упрашивать выйти на улицу и заняться «настоящей» жизнью. К чему играть в любительский бейсбол, если с виртуального круга питчера можно забить самому Сэмми Соса? Даже технологизированная сексуальная речь более не отражает секс; она сама — секс. Шерри Тёркл, занимающаяся социальным анализом компьютерных коммуникаций в Массачусетском технологическом институте, описывает «экранные» эротические взаимодействия, которые «сетяне» называют «сексиком»: «13–летняя сообщает мне, что сексуальными экспериментами она предпочитает заниматься в онлайне. Ее партнеры — обычно мальчики из ее школьного класса. При личной встрече, говорит, «они все время лапают». В онлайне же «приходится им разговаривать больше»".
«Где ты черпаешь информацию о сексе?» — спросил телеинтервьюер пятнадцатилетнюю из маленького захолустного городка. «У нас 882 канала», — ответила девушка.
«Слишком много знают»
От диалога в любом современном ситкоме и Элис Крэмден покраснела бы. Тем не менее «публичная сальность» существовала задолго до «Лета любви», и всегда были типпер горы и дэны куэйлы, готовые ее обличать. «Невозможно предотвратить все, что способно загрязнить воображение, — сетовал анонимный автор трактата «Онания, или Ужасный грех самоосквернения и все ужасающие его последствия, в обоих полах рассмотренные, etc.» — антимастурбационного бестселлера, опубликованного в Англии около 1700 года и вскоре экспортированного в Америку. — Собаки на улицах и быки в полях могут растревожить фантазию похоти, и возможно, что как мужеский, так и женский пол будет введен в соблазн сладострастия их собственною домашнею птицею».
В конце девятнадцатого века Энтони Комсток, глава Нью–йоркского общества подавления порока, терзался по поводу неисчислимых моральных «ловушек для юных», подстерегающих их прямо в их собственных буржуазных семействах, в грошовых романах, в «листках рассказов» и в самых обыкновенных газетных листках. Нью–йоркское общество за предотвращение жестокого обращения с детьми «внимательно следило за так называемыми городскими музеями», рекламы которых были, «словно магниты для любопытных детей». Как сообщалось в одном из отчетов Общества, просмотр спектакля, в котором демонстрировались «разврат, поножовщина, стрельба и кровопролитие», настолько травмировал десятилетнюю девочку, что та «бесцельно бродила вдоль Восьмой авеню, будто не в силах избавиться от ужасающих впечатлений, заполнивших ее юный разум».