Много вечеров Виктор промучился на тренажере, пытаясь научиться искать педали ногами, а не глазами, только ноги редко попадали на нужную педаль с первой попытки. Занятия тем временем шли своим чередом. После изучения дорожных знаков началась учебная езда по городу. Однажды вечером в класс вошел низкорослый мужичок без признаков высшего образования во взгляде, но в полном расцвете шоферских манер и особой, шоферской, кепке. Ни больничный халат, ни скафандр космонавта, ни фрак лондонского денди не смогли бы скрыть от постороннего взгляда этих шоферских манер, приобретенных многолетним родством с их величеством автомобилем. На нем была потертая кожаная куртка, лицо украшали добродушные усы. Потом Виктор не мог взять в толк почему они показались ему такими в тот, первый, вечер. Помахивая ключами, он представился инструктором по вождению с Москвича и предложил желающим начать курс вождения. В дальнейшем Виктор точно помнил, что у него не было ни малейшего желания уйти с этим бравым дядькой, но черт в лице Коли Погорелого шепнул ему сбоку: Чего ты сидишь? Иди покатайся. Мне-то что? Я и так умею. Иди. Вас ведь на автодром повезут сначала, - авторитетно закончил он. Виктора подкупила та легкость, с какой были сказаны слова - будто ему предлагали семечек погрызть. Подумаешь - на машине покататься! Неожиданно для себя он поднял руку. Инструктор взял еще двоих парней и увел их с занятий. Сначала ехал один парень, потом другой, все было буднично и просто: инструктор почти не вмешивался в их действия и только указывал направление, и все у них получалось! Виктору надо было ехать обратно в автошколу, к центру. Виктор надеялся, что сначала им дадут прокатиться где-нибудь на автодроме или в поле и никак не ожидал такого поворота событий. Ему ехать по дороге?! Среди всех этих машин?! На настоящей машине, не прикрученной к полу?! Он не находил слов, контуженный, словно Москвич был коброй, а сам он - кроликом, прыгающим в пасть этой змеи. Виктор сел на водительское место и впереди у него был не экран тренажера, а забитая машинами всех мастей дорога и ему казалось преступлением садить его за руль. Для него только оставался вопрос о масштабах последствий, которые не заставят себя ждать. В шуме проезжавших мимо моторов он слышал звериный рык стада хищников, приветствовавших в его лице легкую и глупую добычу. На тренажере он успел усвоить главное - надо смотреть всегда вперед и не опускать голову вниз. Кое-что он уже знал, садясь за руль. Мотор работал. Виктор, как на тренажере, старательно глядя вперед, нащупал левой ногой педаль сцепления, нажал ее, переключил рычаг скоростей так же, как это делали до него парни и нажал правой ногой педаль газа. Обычно тренажер у него поспешно глохнул, и Виктор надеялся, что на этом все закончится, но - о чудо! - Москвич вздрогнул и вдруг поехал, совсем не оставив Виктору времени оглядеться на проезжавшие машины, про которые тот напрочь забыл, занятый своей попыткой тронуться с места и абсолютно не готовый к тому, что Москвич возьмет и поедет. Подумать он ничего не успел, потому что справа раздался дикий вопль обладателя добродушных усов: Поворотник!... Включи!... Поворотник!... Крик инструктора сложился в неожиданно длинную речь, в которой обучающую информацию содержали всего два слова, а все остальные оказались пышным букетом, которым шоферский бог украшает язык любого своего подопечного в шоферском кожане. Но для Виктора, которого на курсах еще не успели приучить к ароматам этого словесного "букета" и к его содержимому, шоферская речь показалась не букетом, а дубиной, оглушившей его голову и сковавшей волю. Учебная терапия инструктора не пошла ему на пользу, но профессионал не замечал ничего и продолжал орать: Вторую!... Включай!... Вторую!... В новой речи учебных слов было опять два, но букет шоферских изречений неимоверно расцвел в отличие от ушей Виктора, беспомощно увядавших под шапкой. Единственно, чего теперь хотелось Виктору, так это оторвать, отвинтить, отпилить торчавшую сбоку ручку скоростей и запихать ее в орущий справа рот под ненавистными усами. Ехать ему уже не хотелось. Слова справа продолжали лететь и теперь они больше напоминали потревоженный неуклюжестью Виктора пчелиный рой с той разницей, что ни один улей не смог бы вместить содержимого, летевшего в уши Виктора. Парни сзади притихли, восхищенные виртуозностью речей, наверное, они были благодарны Виктору за то, что обычная поездка для них стала поездкой в мир неизведанных слов, которых они не услышали бы никогда за свою серую нешоферскую жизнь. Виктор нашарил правой рукой рычаг скоростей, изо всех сил стараясь не выдать своих истинных намерений. Впереди маячила широкая и высокая спина троллейбуса, равнодушная к его проблемам. Виктор старался как мог держаться за этой спиной, продолжая ехать на первой передаче. Под колесами был гололед, сзади напирал грузовик, фары которого словно разглядывали через заднее стекло Москвича недотепистого водителя, мелькали встречные машины, презиравшие гололед, мельтешили пешеходы - все это заставило Виктора напрочь забыть про тренажерный запас навыков. Троллейбус вдруг встал, и Виктор машинально нажал на тормоз левой ногой, не убрав правую с педали газа. Москвич громко заорал, подражая инструктору, споткнулся о тормоз, и мотор заглох, но в салоне от этого тише не стало. Газ!..., - раздавался рев справа: Убери... ногу... с газа!.. Сцепление!... Но было поздно - Москвич стоял как тренажер, только посреди дороги. Из сказанного инструктором Виктор при всем своем желании не смог бы воспроизвести на бумаге и сотой доли, опасаясь за бумагу, не привыкшую к таким горячим шоферским словам. Что было дальше, Виктор не помнил, потому что не хотел помнить ни сразу, ни потом, впоследствии. Он не помнил кто ехал дальше, и где он вышел из машины, и как добрался до дому. Когда жена открыла ему дверь, увидев его, она ахнула: Витя, что случилось?! Кто умер?! На тебе лица нет! Ничего, - кратко успокоил он жену: у нас сегодня вождение было. В ушах стояли палочным боем крики инструктора, от которых горели уши и шумело в голове. Он чувствовал, что не хочет идти к зеркалу и смотреть каким бывает лицо когда на его месте ничего нет. Виктор просто боялся, что увидит в зеркале лицо инструктора, из-под усов которого изрыгается пламя обучающей программы, выжигавшей его сознание.
Чем дальше шла учеба, тем лучше у Виктора были успехи в теории и тем хуже на практике. Стоило только инструктору войти в класс, как Виктор отводил глаза в сторону и не мог заставить себя смотреть на источник инструкторского голоса. Виктор, на удивление, не умел скрывать свои чувства. Они всегда были написаны у него на лице и теперь он боялся, что инструктор сразу увидит на его лице жгучее желание запихать, вбить, заколотить кляп под эти шоферские усы, связать их хозяина по рукам и ногам, сунуть в багажник Москвича и разогнать Москвич с самого высокого обрыва. Других средств для достижения гармонии в своем внутреннем мире, разбитом учебными бомбежками, Виктор просто не видел. Он чувствовал, как бессильная ненависть к инструктору, к его пшеничным усам, к его замызганной кепке, считающейся шоферским брэндом, перекинулась и на Москвич как на эшафот, на котором инструктор в роли палача каждый раз умудрялся лишать Виктора желания радоваться жизни. Виктор не хотел, чтобы инструктор прочитал все это в его взгляде и прятал глаза. Учебные поездки превратились в мучения, и инструктор только удивлялся каждый раз: Странно!... Чем дольше ты не ездишь,... тем у тебя... лучше получается... Как ты... ездишь?!... Да как... ты с женой-то... живешь?!... Этого Виктор окончательно не мог вытерпеть: Нормально живу, она ведь меня не учит ездить на машине, - у него еще хватало сил на юмор, хотя он с гораздо большим удовольствием орудовал бы дубиной, видя, что сквозь шоферскую фуражку никакой юмор не проходит.