Она снова чувствовала в себе зов, и понимала, что опять попала не туда.
— А моральное состояние? — продолжал, между тем, Повар свои жалобы. — Разве, по вашему, не угнетающе действует, когда штукатурка сыплется вам на голову? Или когда в полу такие дыры, что туда спокойно можно спрятать окорок? Это, между прочим, не я ворую окорока, это они сами падают в щели. Попробуй потом достань их оттуда!
Повар долго еще повествовал о плохой тяге, о полном отсутствии вентиляции, водил Принципию в мрачные бытовки с неработающей канализацией, и показывал ей битые, пыльные стекла, обращая ее внимание на отсутствие решеток. Все это проскользнуло почти что мимо, почти что вскользь и почти не задев ее сознания. Мелькнуло и прошло. Да и было ли?..
И она спросила, наконец, Повара о том, что ей и правда хотелось узнать:
— А почему, скажите, пожалуйста, задерживается ужин?
— Ах, ужин?! — Возопил Повар, сверкнув на нее глазами. — Ужин?!. — Вскричал он, швыряя себе под ноги свой белоснежный колпак. — Так я и знал! Ужин! Вот, что вас волнует! Вот за чем вы сюда пришли!!.
Он растоптал ногами колпак, плюнул на него и, в бессильном гневе, всадил в столешницу нож. Нож вонзился глубоко, и, пытаясь вытащить его обратно, Повар несколько пришел в себя и успокоился.
— Пойдемте, я вам покажу. — Сказал он, и, бормоча что-то вроде: "А я-то, дурак, думал… А я-то перед ней…", повел ее туда, где в дыму, грохоте и облаках пара на огромных плитах стояли огромные котлы, в которых громко булькало.
Он подвел ее к одному из них и громко крикнул:
— Эй, там!..
Из котла вынырнула голова, покрытая, как водорослями, разваренными капустными листьями, луком и кусочками моркови.
— Ну, что? — Спросил Повар.
Голова отрицательно покрутилась и снова исчезла в котле.
Со всех сторон подбежали любопытные поварихи и поварята.
— Я уронил туда свои часы, — пояснил Повар, — хорошие часы, между прочим. Подаренные мне за десять лет беспорочной службы. Там и дарственная надпись есть. И что же я теперь должен?.. Вот найдутся, и будет ужин. А пока…
Повар разочарованно покачал головой и пошел прочь, уже не глядя на Принципию и продолжая бурчать себе под нос:
— Ужин! А я-то думал… присылают всяких…
***
Принципия побоялась снова тревожить сердитого хозяина кухни и обратилась к поваренку, который, стоя рядом, вставал на цыпочки и с любопытством заглядывал в котел, в котором варилось что-то, включавшее в себя теперь дареные поварские часы и его приятеля.
— Скажите, — спросила она, трогая его за плечо, — а как мне теперь выйти отсюда?
— Отсюда? — Удивился он. Видимо, ему странной показалась сама мысль о возможности покинуть этот мир больших котлов и пряных запахов. — Выйти? — Он задумался. — А-а, кажется, знаю.
Он заговорщицки подмигнул ей и, приложив палец к губам, поманил ее к себе поближе. Она наклонилась и он прошептал.
— Пошли за мной. Только чтобы никто не видел.
Они проскользнули в облаках пара и оказались в царстве мрачных коридоров, по потолку и стенам которых шли черные, шершавые трубы, с которых капало и текло.
Они долго петляли — то ли, чтобы сбить со следа возможных преследователей, то ли ее провожатый сам плохо знал дорогу. Наконец, они остановились перед маленькой железной дверцей, закрытой на толстую щеколду.
— Вот, — сказал поваренок, — только чур, я ничего не знаю…
— Ладно, — согласилась Принципия, и шагнула во тьму…
5
Услышав за спиной грохот, Ратомир еще поддал ходу, и через миг темное чрево подворотни осталось позади. Он оказался на улице. Здесь было светло, благодаря горевшему невдалеке фонарю, безлюдно, а потому — безопасно. Можно было перевести дух и вытереть внезапно вспотевший лоб, что Ратомир и сделал. Сердце продолжало колотиться, но уже как-то иначе, чем в начале. Тогда это была тяжелая, напряженная дробь. Такую он слышал однажды в цирке перед смертельно опасным номером высоко, под самым куполом. Теперь же это был веселый, даже разухабистый, плясовой ритм. Он сделал это, он сумел, и теперь все будет хорошо!
Ну, что? Сейчас оттуда, из этой темноты появится Геркуланий и… что дальше? Искать лошадей? Что-то их там, во дворе Ратомир не увидел. Лучше всего просто пойти, найти какого-нибудь извозчика — должны же они где-то быть! — ну, и поехать, наконец, во дворец. Там их, надо полагать, давно уже хватились.
Ну, и где же он?
Ратомир вернулся к той черте, где свет фонаря резко обрывался, к входу в то место, откуда только что вылетел, как пробка из бутылки с шипучим вином. После недолгого пребывания на свету темнота показалась ему совсем уж густой и непроглядной. Но в конце этой тьмы бледно серело четко очерченное пятно — там был выход во двор, и на фоне этого пятна хорошо была видна одинокая фигура, вот только кого? Одного из этих? — и тогда, значит, Геркуланий погиб, а ему, Ратомиру, надо спешно уносить отсюда ноги. Или это Геркуланий? Но что он там делает? Почему не спешит сюда, к выходу, к свету, спасению, к нему — Ратомиру, — наконец?
Фигура шевельнулась. Ратомир напрягся: если этот — кто бы он ни был, — повернет к нему, сюда, он попадет в эту тьму, и будет скрыт этой тьмой пока не выйдет на свет, прямо сюда — туда, где он, Ратомир, сейчас стоит. И если это один из тех, то бежать от него будет поздно. Уйти? Отбежать подальше? А если это все же Геркуланий? Стыдно же будет. Ведь Геркуланий, сразу поймет, что он, Ратомир, струсил. А, кстати, это не так. Страха, как ни странно, Ратомир сейчас не ощущал. Как отпустило его еще там, во дворе, так и продолжал он себя чувствовать словно бы налегке, словно бы сбросил с себя что-то тяжелое, мешающее ходить, дышать, жить.
Легкость в теле рождала легкость на душе, легкость в мыслях. Если этот, который там стоит, двинется сюда, в эту сторону, он, Ратомир, встретит его тут! Ведь он же, тот, кажется, один? А уж с одним-то… Он спрячется за угол, и как только тот выйдет, надо его чем-то огреть как следует по голове. Чем, только?..
Ратомир огляделся. В отличие от подворотни, где он побывал только что, тут, на тротуаре не валялось ни досок, ни палок, ни бутылок. Камней было много, благо мостовая была мощена булыжником, но их попробуй выковыряй оттуда… И почему он не носит с собой кинжала? Вот Геркуланий же носит. И ничего. Говорит, у них так принято. А у нас почему?..
Ратомир снова заглянул в подворотню, боясь прозевать момент, когда маячившая там, на той стороне фигура двинется — туда, во двор, или сюда…
И он увидел, как этот человек — кто бы он ни был, свой ли, чужой, — тронулся с места и пошел. И шел он туда, во двор.
***
Геркуланий смотрел на последнего, оставшегося в живых и, не то, чтобы размышлял — о чем тут размышлять-то? — а, скорее, оценивал того как противника. А тот так и стоял на месте, словно ожидая… Чего? Или — кого? Своих, или его, Геркулания? Догадался он уже о том, что произошло тут только что?
А тот шевельнулся, переступил с ноги на ногу, подвигал плечами, как бы разминаясь перед дракой, но продолжал стоять, не сходя с места. Он ждал его, Геркулания. Он приглашал его выйти на свет, приглашал подойти, чтобы в недолгом танце решить, кому из них жить дальше. Геркуланий понимал его. На его месте он сам поступил бы точно так же.
Ну, что же, потанцуем!..
И Геркуланий шагнул вперед.
***
Тот человек пошел прочь от Ратомира. Он вышел из подворотни, оставив Ратомира в недоумении. Если это один из тех, почему он отказался от погони за ним, за Ратомиром? Решил, что тот давно уже убежал? И что тогда с Геркуланием? Может быть, он только ранен и ему можно помочь? Тогда надо скорее, но не привлекая к себе внимания, бежать туда, через всю эту тьму. А если это Геркуланий? Если он расправился со всеми этими, то что ему там, во дворе? Лошади? Но их там нет. Непонятно…
И Ратомир, стараясь ступать бесшумно, вошел в темноту.
***
Два человека стояли посреди освещенного двора. Они стояли на расстоянии шагов трех друг от друга. Одного из них Ратомир узнал сразу, хоть тот и повернут был к нему спиной. Это был Геркуланий. Узнав его, Ратомир чуть было не бросился к нему через все это освещенное пространство, но тут застывшие фигуры сдвинулись с мест, и их движение заставило Ратомира остановиться ровно там, где он стоял в этот миг — на границе света и тени.