Упала доска из рук Ратомира. Доска сделала свое дело, для которого, видимо, и была предназначена когда-то изначально, сама не подозревая об этом. Доска упала, а Ратомир остался стоять, закрыв ладонями лицо и зажмурив глаза. Отчаяние было настолько сильно, что он и сам готов был рухнуть на эту, испачканную кровью, землю заднего двора кабака с пророческим названием. И только пришедшая внезапно, вместе с воздухом, который он, наконец, вдохнул в себя, мысль о том, что Геркуланий может быть еще жив… жив, ну конечно, жив! Жив, и только ранен. Эта мысль вернула его к жизни и вернула ему силы.
— Господи, — прошептал Ратомир, — господи!.. Ну, пожалуйста!.. Пусть он будет жив.
И молитва его не пропала даром!
***
Геркуланий сел, помогая себе руками.
— Как ты? — Присев рядом на корточки спросил его Ратомир.
Вопрос был, разумеется, риторическим. Ратомир и сам прекрасно видел и понимал, что…
— Хреново. — Прошептал Геркуланий, прижимая правую руку к ране в боку. Из раны толчками выплескивалась кровь, и это было видно даже сейчас, несмотря на одежду.
— Надо перевязать. — Решил Ратомир. — Чем только? Ага!.. Сейчас.
Он скинул с себя домашний камзольчик, после чего стянул через голову белую рубаху из натурального хлопка. Материал этот привозился издалека, был весьма дорог и доступен очень немногим. Но зато он прекрасно впитывал влагу, а это сейчас было важнее всего.
Ратомир сделал надрез в ткани поднятым с земли кинжалом — чьим? Геркулания, или его противника? Да какая разница! — и оторвал от рубахи длинный лоскут, которым и попробовал перевязать рану. Длины не хватило, понятное дело, ведь бинтовать надо было не руку или ногу, а туловище. Геркуланий забрал остаток рубахи и, скомкав, просто прижал к ране рукой, после чего попробовал встать на ноги. Головокружение и тошнотная слабость помешали ему, и он, застонав, вновь опустился на землю.
***
Ратомир встал, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось, пот заливал глаза. Геркуланий стоял, обнимая рукой шею Ратомира, прижатый к стене и только поэтому не падающий на землю.
Надо было немного отдохнуть. Последние полчаса и последние силы потратил Ратомир на то, чтобы поднять Геркулания и протащить через всю эту проклятую подворотню, где валялись всякий мусор, ящики и трупы. Протащить, вытащить сюда, на улицу и теперь держать, не давая упасть.
Что же делать? Лошадей нет, да и толку теперь от них… А на улице ни души. А если кто-то появится, тогда что? Просить о помощи, или наоборот, прятаться? А сам он не дотащит. Господи, как же он тяжел!.. И как ни гнал от себя Ратомир эту подлую, гнусную, трусливую мыслишку, но она, назойливая как муха, все равно то и дело пролезала в голову: "уж лучше бы сразу насмерть. Все равно ведь не дойдем. Умрет…".
Постояв несколько минут и немного отдышавшись, Ратомир вновь взвалил на себя грузное тело Геркулания и сделал шаг вперед. Куда идти он не знал. Улица была пуста, темна и безвидна во все стороны. Хоть направо иди, хоть налево. Откуда они приехали сюда Ратомир не помнил. Но куда-то идти было надо. Надо — и все, вопреки рассудку и всякой логике, вопреки трусливым мыслям и здравым инстинктам. Вот только куда?
Ратомир повертел головой и, сделав выбор, повернул направо.
2
Пафнутий тоже устал. Его не привыкшие к столь долгим прогулкам ноги еще не болели — это завтра, завтра они покажут своему хозяину, как плохо он с ними обращается! — однако они уже тихонько гудели и становились все тяжелее и тяжелее. Но Пафнутий не останавливался, мало того, он старался идти быстро, да что там — он почти бежал!
Звук его торопливых шагов пугливым эхом метался по сторонам, отражаясь от все более и более обшарпанных стен. Похоже, он шел куда-то не туда. Даже по тому, как становилось все темнее, как все реже попадались неразбитые, работающие фонари — эти редкие оазисы света в безнадежно-темной пустыне, — уже по этому одному понятно было, что забрел Пафнутий в какую-то совсем непрезентабельную часть города. Еще немного, и начнутся совсем уже трущобные районы. А забредать в трущобы ночью, в одиночку, да еще если на тебе более-менее приличная одежда, ну, это, знаете…
И, как назло, не попадалось по пути ни одного извозчика. Не настолько Пафнутий был богат, чтобы пользоваться их услугами, но сейчас он не стал бы торговаться. Но их не было! Даже попадись ему сейчас навстречу полицейские, Пафнутий не кинулся бы от них. Нет. Сейчас-то он с радостью побежал бы им навстречу — чего, в самом деле, он тогда испугался? Он же ничего плохого не делает. Он идет к себе домой. Подскажите только, куда идти? Но полиции, как назло, тоже не было.
От полиции он, пожалуй, и правда не побежал бы, а вот когда раздались где-то впереди пьяные голоса, то ли ругающиеся, то ли распевающие что-то, Пафнутий замедлил шаг и, на всякий случай, свернул в вовремя подвернувшийся проулок. В проулке этом было совсем уж глаз выколи, да еще и воняло, и под ногами было скользко, но Пафнутий упрямо брел по нему, порой то одним плечом, то другим задевая стены. На душе было гадко. Он прекрасно представлял себе, как утыкается в тупик, и как ему, хочешь-не хочешь, придется поворачивать назад, туда, где горланят пьяные голоса. Вот уж, чего не хотелось бы!..
Но нет, не подвел дрянной проулок, не уткнулся в стену, не вывел в заросший кустами овраг, не послал навстречу лихих людей — а ведь мог бы! Закончилась мрачная слепая кишка и исторгла из себя Пафнутия на улицу, показавшуюся ему теперь — ну, просто таки, вполне себе приличной. И даже фонари на ней горели кое-где.
И снова перед Пафнутием встал все тот же проклятый вопрос: направо?.. Налево?..
***
Геркуланий старался держаться из последних сил. Он прекрасно понимал, как тяжело сейчас этому тщедушному подростку, который все же тащит его, тащит на себе, тоже превозмогая себя и тоже из последних сил. Временами Геркуланий терял сознание, и тогда его ноги просто волочились по тротуару, делая их передвижение еще затруднительнее. Но он быстро приходил в себя, хотя и не испытывал от этого ни малейшего удовольствия. Внутри все болело. Не только то место, куда вонзилось лезвие, но гораздо глубже и обширнее. Дышать было тяжело, перед глазами плавали какие-то бесформенные пятна, но, невзирая на слабость, он все же старался помочь как-то Ратомиру. Старался, хоть это и плохо получалось, перенести тяжесть своего тела на ноги, переступать ими и держаться хоть чуть-чуть ровнее.
— Я был не прав, — думал он, вспоминая свое впечатление там, в бильярдной, свои брезгливо-снисходительные мысли. — Я был не прав. Он гораздо лучше, чем кажется. Да ведь это же он спас меня там, на том дворе. Если бы не он, тот добил бы меня. Добил бы и ушел победителем.
— Нет, — продолжал думать он, очередной раз приходя в себя, — если я выживу, мы станем с ним друзьями. И это будет настоящая дружба, что бы там не говорили. Мало ли, что нет союзников, а есть одни лишь интересы. Вот они у нас и будут общие… интересы.
А Ратомир между тем все волок и волок его грузное, бессильное тело. Волок и пыхтел прямо в ухо. Иногда пыхтенье сменялось какими-то словами. Геркуланий прислушался:
— Ну, еще… так… ну, давай!.. Шаг, остановка. Другой — остановка…
— Что ты там?..
— А-а!.. Не обращай внимания. В детстве учил когда-то какой-то героический эпос. Не помню, как называется. Там герой куда-то пробирается вот так же… шаг за шагом. Как у вас говорят — степ бай степ.
Ага, — покорно согласился Геркуланий, — вот так и говорят.
***
Мы ли выбираем дороги, дороги ли выбирают нас — это вопрос вечный и практического значения не имеющий. Гораздо важнее то, куда эти дороги нас приводят.
Дорога, выбранная Пафнутием, или, если угодно, избравшая его, привела к перекрестку. Пафнутий привычно притормозил и выглянул за угол. Вполне понятная предосторожность человека, не желающего лишних приключений на свою задницу. Выглянул — и тут же отпрянул: буквально в нескольких шагах от угла, за которым он спрятался, какой-то тип тащил на себе другого. Этот другой, похоже, совсем не мог идти — еле-еле перебирал ногами, мешком обвиснув на плечах приятеля.