Матэ затаил дыхание. Вот комиссия остановилась перед ним. Один из санитаров пнул его ногой. Последовавшие за этим секунды показались Матэ целой вечностью. На грудь ему положили какую-то записку. Комиссия давно ушла, а он все еще не смел пошевелиться. Амбруш шепнул ему, что опасность миновала. Матэ взял в руки записку, на которой неровными буквами было написано: «В тыл».
— У меня такое чувство, что я вот-вот умру, — тихо произнес Амбруш.
— Тебе плохо? — испуганно спросил Матэ.
— Да нет, все по-прежнему, но чувствую, что я уже не жилец на этом свете. Домой мне не добраться: сил не хватит.
Матэ хотел сказать, что его нисколько не радует перспектива попасть в тыл, но он промолчал. Не было подходящих слов, чтобы посочувствовать Амбрушу. Матэ понимал, что часы жизни Амбруша сочтены.
Спустя некоторое время санитары уложили Матэ на носилки и куда-то понесли. Он даже не успел попрощаться с Амбрушем, не осмеливаясь открыть глаза или помахать рукой.
Вынеся носилки из сарая, санитары уложили Матэ на узкую, похожую на гроб телегу, накрыв несколькими одеялами. С час пришлось ждать, пока раненых погрузят на другие повозки. Матэ слышал, как санитары спорили, кого из раненых следует забрать, а кого оставить здесь.
Наконец повозки медленно тронулись в путь; позади остались сельские домики. По обочинам дороги валялись брошенные хозяевами мотоциклы, разбитые и перевернутые машины, замерзшие трупы людей и туши павших лошадей.
На козлах повозки, в которой лежал Матэ, восседал солдат лет сорока. Он ни на минуту не спускал глаз с дороги, так как ехал в голове колонны, чему был обязан не только своим степенным возрастом, но и тем, что у него дома осталась большая семья, за что он пользовался особым уважением даже у офицеров.
Время от времени возница оглядывался, внимательно смотрел на Матэ, заговаривал с ним, что-то спрашивал, но Матэ лежал неподвижно. Временами ему казалось, что он действительно контужен.
Наконец солдат замолчал. Проехали километров пять, и повозки венгерских раненых догнала длинная вереница немецких саней. Венгры уступили гитлеровцам дорогу, съехав на обочину, и совсем остановились. Возница слез с козел, достал из-под соломы бутылку с ромом и отпил из нее несколько глотков.
— Скажи мне, откуда ты родом? — пробормотал он и, наклонившись над Матэ, смерил его взглядом.
Матэ открыл глаза и встретился с насмешливыми глазами солдата.
Мимо них на большой скорости промчались сани с гитлеровцами.
— У меня есть хороший друг. Мы с ним рядом лежали в сарае, — сказал Матэ. — Нашел бы ты его.
— Как он выглядит?
— Голова у него вся забинтована. Видны только глаза да рот.
— А зовут его как?
— Амбруш. Дьюла Амбруш.
Покачав головой, солдат исчез за повозками.
— Нет такого в колонне, — заявил он, вернувшись через несколько минут.
Больше Матэ за всю дорогу не проронил ни слова. В нем вдруг проснулось сильное желание во что бы то ни стало добраться до родного дома.
Стоило Матэ подумать о доме, как перед его глазами возникла бородатая фигура отца. Матэ вспомнил, как отец, плавно раскачиваясь из стороны в сторону, шел из шахты в своих тяжелых ботинках с незавязанными шнурками. Дойдя до корчмы, отец всегда останавливался в раздумье, не зайти ли, чтобы пропустить стаканчик-другой винца. А весной отец каждое воскресенье шел в горы к небольшой речушке, где ловил форель, и к обеду приносил домой несколько серебристых рыбин.
В город колонна с ранеными прибыла поздно вечером. Проехали мимо станции, на которой вовсю работали ребята из рабочей команды, ликвидируя последствия бомбардировки. Многие здания сильно пострадали, и потому улицы были полузасыпаны обломками кирпичей, что еще более затрудняло движение автотранспорта и повозок. Город был забит беженцами и военными. На перекрестках дорог сидели измученные солдаты, дожидавшиеся, когда кто-нибудь посадит в машину и заберет их с собой.
Временами на перекрестке появлялся какой-нибудь офицер. Покраснев от напряжения, он громко кричал, пытаясь навести порядок. Те, у кого не выдерживали нервы, выхватывали пистолеты и палили в воздух. В такие минуты солдаты разбегались кто куда, жались поближе к развалинам зданий.
Проехав станцию, колонна с ранеными въехала на школьный двор. В темноте можно было разглядеть бумажные крест-накрест полосы, которыми были заклеены окна. На лестнице тускло горела какая-то лампа.
Возчик слез с повозки, снова достал из-под тряпья бутылку с ромом и, сделав несколько больших глотков, подал ее Матэ.