— Это верно. Телеки погиб...
Старик скребет подбородок, хмыкает.
— Не один он погиб из нашего села... — говорит Шойом, сжимая и разжимая кулак. — Сын Балинта Фечко тоже погиб... И сын звонаря тоже... Несчастный отец все деньги теперь попам относит. Раньше зажиточный был, а теперь — все его богатство на нем самом... Помнишь его? Длинный такой парень. Последнее письмо от него получили из Львова, а потом как в воду канул. Приезжал сюда унтер, который был с ним вместе, он и сказал, что парень там погиб. Муж Аннуш тоже погиб, а Марци Богнара немцы угнали в концлагерь. У нотариуса в конторе говорили, что он что-то замышлял против них...
Старик, словно устав, замолчал, перестал перечислять погибших и тихо, огорченно вздохнул:
— Многих уже нет в живых, сынок...
Петер утвердительно кивает, взгляд стальных глаз по-прежнему суров.
— Многих...
Шойом медленно выбивает трубку и продолжает, не глядя на Петера:
— Из нашей семьи, слава богу, никого там нет: все дома — и сыновья, и внуки...
Петер отворачивается, хотя больше всего ему хочется наброситься на старика, выгнать его из кухни, из дома, пожалуй, даже из села.
Чего ему здесь нужно? Неужели он не понимает, что Петер ненавидит его, ненавидит его длинные лохматые усы, его смуглое лицо, что ему хочется выбросить старика вон из своего дома. Ему просто нужно побыть одному.
Петер внимательно смотрит на молчаливо курящего старика.
Старик робко бормочет тихим, извиняющимся голосом:
— Я не хотел тебя беспокоить...
И снова тягостное молчание.
— Воды у нас, сынок, нет... — хрипло тянет старик. Чувствуется, что ему что-то мешает говорить. Он знает, что Петер не слушает его, но продолжает упрямо: — В двух верхних колодцах нет ни капли воды, а нижний колодец был все это время только для немцев. Дождевую воду собирали, хорошо еще, что дождь был. А знаешь, какая она невкусная, эта дождевая вода?.. Теперь здесь все как в прошлом или в позапрошлом году: скот пьет сколько влезет, а людям воды не хватает... Надо бы в самом низу долины еще один колодец бурить, но кто нам даст денег?..
Старик замолкает, выбивает трубку и продувает мундштук:
— Я вот думал, приду, поговорим с тобой по душам, — продолжает он и обиженно пожимает плечами, — но у тебя, видать, нет настроения.
Он тяжело встает, трет поясницу и медленно ковыляет к двери. Положив руку на дверную ручку, вдруг поворачивается и спрашивает:
— Выгнал жену-то?
Петер вздрагивает, смотрит прямо в глаза старику.
— Выгнал, — тихо отвечает он.
Шойом переступает с ноги на ногу. Ему хочется снова сесть на лавку, набить трубку и по-мужски утешить соседа.
— Из-за немца?
Петер чувствует, как в груди у него спирает дыхание. Значит, это известно и старику.
Петер встает, отбрасывает в сторону стул и пристальным взглядом впивается в старика. Убить бы его за такое издевательство.
Старик весь сжимается под суровым взглядом Петера.
— Да... А вам какое дело?
— Никакого... Правда, никакого...
— Вот и хорошо.
Старик в замешательстве теребит свою черную шляпу. Ждет.
— Вероника к нам прибежала, — объявляет Шойом и внимательно следит за каждым движением Петера.
— К вам? — вздрагивает Петер.
Шойом молча кивает. А Петер не знает, что теперь ему делать. Поблагодарить Шойома, что ли? Или ударить? Или тоже выгнать отсюда? Его, наверно, подослала Вероника, чтобы он уговорил его, Петера... Или побежать к Шойому в дом и задушить там Веронику? Зачем старик сказал ему, что Вероника сейчас у них?
Петер кивает, им овладевает чувство неловкости: он даже не знает, что ему сейчас сказать старику.
— Значит, она у вас?.. — мямлит он.
— Да. У нас... И я тебе вот что скажу: такое с каждым может случиться... Война. С одним это тут случается, с другим там...
Петер стряхивает с себя оцепенение, словно его больно ударили по лицу. Он делает шаг вперед и кричит в лицо старику:
— Там?! Ни с кем там такого не было!
Старик, помолчав, тихонько вздыхает.
— Война эта все наделала, сынок. Проклятая война...
Петер выпрямляется, но у него уже нет сил ударить старика, кулак безжизненно падает на стол.
— Кому только нужна эта война? — спрашивает Петер.
Шойом смотрит на него участливо и кротко:
— Ты это у наших правителей спрашивай, сынок, а не у меня.
Шойом выпускает из рук щеколду. Старческим взглядом внимательно следит за каждым движением Петера. Старик делает несколько неуверенных шагов от двери к столу.
— А то, что было... забудь. И не убивайся... Это все равно что град примнет виноградник, а потом из тех же корней взойдут новые побеги.