На моих глазах тонкая, словно кукольная, ручка обхватила ручку молочника и потащила к краю стола. Испугавшись за сохранность посуды, я решилась открыть рот.
— Я могу в блюдце налить, если нужно, и принести еще молока.
За спиной послышался смех и легчайшее дуновение ветра, будто от крыльев вспорхнувшей птицы. У стола показалось какое-то движение, и через мгновение я увидела худую, тонкокостную, изящную девочку с раскосыми, широко расставленными глазами-бусинами и по-детски округлым лицом. Ее взгляд был лукавым, недобрым, как и изгиб пухлых губ, из-за которых их хозяйка казалась чем-то обиженной. Зеленые короткие волосы накрывал венок из лобелий с вкраплениями крохотных ягод голубики. Фейри забрала молочник, но уходить не торопилась, будто наблюдая, не решу ли я забрать его обратно.
— Ты смешная.
— Правда?
— И глупая.
Я не нашла, что ответить. Девочку это позабавило. Обернувшись на подружек, она шикнула им в ответ на смешки. На миг показались края ее стрекозиных крыльев на спине. Заставив остальных замолчать, фейри вновь повернулась ко мне.
— Он придет сегодня ночью, не смей смыкать глаз, а не то всё пропустишь.
Алые губы растянулись в странной, неестественной улыбке, а еще спустя секунду они раздвинулись, оголив ровные ряды хищных, острых зубов, как у маленькой акулы. Последнее очарование слетело с лица ребенка, показав ее мне пугающим маленьким зверьком, готовым чуть что откусить мне руку. При виде открывшегося зрелища по спине пробежал холодок, волосы на затылке зашевелились. Фейри бросила взгляд в сторону дорожки к дому и тут же поспешила спрятаться под яблоней.
Не успела я выдохнуть, как у беседки послышались чужие шаги. Голос Элизы раздался неожиданно тихо и вкрадчиво.
— Пикси вернулись.
— Видимо, да, я не разбираюсь в них.
— Куда вам темным, хотя, насколько помню, на Саррубе своих чудес хватает.
— Да-а, есть такое.
Она поднялась по ступенькам, остановившись у края стола, но в мою сторону так и не посмотрела, нервно сжав в руках подол простого домашнего платья и впившись взглядом в заросли клевера.
— Что-то взяли?
— Молочник.
— Полный?
— Да.
— Это хорошо, это очень хорошо.
Стало безумно неловко перед хозяйкой, я ей была мало интересна, а пикси будто нарочно прятались от Элизы, не желая с ней пересекаться и специально заставляя ее нервничать. Наблюдая за тем, как сильно бывшая магичка хочет удержать в руках то единственное чудо, что у нее осталось, я наконец-то поняла слова Аластора при нашей последней встрече. Неважно какой дар был у человека, отбирать его жестоко, даже если это нужно, чтобы остаться жить у светлых.
Недолго думая, я стала собирать остатки чая и уже через минуту возвращалась по тропинке к дому, надеясь продолжить отдых в комнате. Элиза попрощалась со мной коротким кивком и, едва сев в кресло, попросила прислать горничных с новой порцией молока.
Взяв на вооружение случайное предупреждение пикси, я не стала ложиться спать и, после заката подхватив один из дневников Джозефа, забралась в кресло.
Очень не хватало музыки, хоть каких-то звуков, помимо обычного шума в саду с его шуршанием листьев, стрекотом насекомых, последними переговорами домашних и редким свистом ветра. Даже фейри перестали шептать, хотя их голоса и без того были едва различимы, напоминая больше возню мелкого зверья в высокой траве. В комнате стало тихо-тихо. Покой нарушали только дыхание и редкий шорох страниц дневника. В тексте Карвен больше не упоминал о соли, сводя все разговоры к историческим выдержкам и редким рассуждениям о важности математических формул для магии. Мне это было, мягко говоря, не близко и не понятно, скука постепенно овладевала разумом, переживания в течении дня отзывались сейчас леностью и усталостью во всем теле. Внимание то и дело соскальзывало с аккуратных строк, заставляя меня перечитывать одно и то же, без тени осознания происходящего.
В какой-то момент к тяжести собственного тела примешалось такое липкое, удушливое безразличие, запрещающее мне думать о том, почему собственно, я не должна уснуть прямо сейчас.
Какие мелочи, неужели я не заслужила немного отдыха?
День был таким тяжелым.
И глаза все еще болят после слёз.
А веки опухли и стали совсем неподъемными.
Милосердная тьма заботливо обняла меня, позволяя уронить голову на высокую мягкую спинку кресла. На пол что-то упало, но это уже не было важно. Запах летнего луга, спелых фруктов и соленого ветра поджидал меня за гранью сна, как и чужое приятное присутствие, казалось, еще чуть-чуть, и я почувствую тепло мягких рук, чьи-то ласковые объятья и редкое, подлинное умиротворение, всегда скрывавшееся где-то за гранью моего беспокойного мира.
На языке вертелось имя, я слышала о нем, но почти не использовала ранее. Сейчас оно миражом дрожало на краю сознания, и, потянувшись, я почти что вспомнила его в тот момент, когда сквозь пелену сна послышался стон Энн. Вздрогнув, как от удара током, я тут же оказалась на ногах, а они в свою очередь сами понесли меня прочь из комнаты. За резко участившимся пульсом больше ничего не было слышно, но я словно нутром чувствовала, что происходит что-то ужасное.
Оказавшись возле двери в девичью спальню, я всего на долю секунды задумалась, а можно ли мне вообще в нее заглянуть. Прохладный сквозняк, лизнувший босые ноги, с легкостью развеял мои сомнения. Ладонь обхватила ручку и, провернув, толкнула дверь, открывая мне тревожную картину. Полупрозрачные белесые занавески взметнулись в воздух, будто испуганные призраки, распахнутое окно скрипнуло ставнями. Энн, откинув одеяло, тихо застонала в постели, словно от кошмара. Ее брови сошлись к переносице, слабый всхлип сорвался с губ. Она силилась заплакать, но сон не отпускал ее из своего плена, заставляя страдальчески ворочаться на простынях. Влажная челка прилипла к лбу, и без того бледное лицо в свете луны показалось совсем бескровным, и только на шее я заметила мелькнувшее пятно.
Нервы натянулись, словно стальная пружина, и огромных усилий стоило сделать шаг вперёд, к девушке, приглядываясь к ее горлу. Пятно, замеченное ранее, исчезало прямо на глазах, как и ранки под ним. Дернувшись, будто деревянная марионетка, я почти упала на пол рядом с Энн и попыталась ее, мечущуюся, как при лихорадке, успокоить и обнять, надеясь, что ужас, терзавший ее сознание, сжалится и отпустит свою жертву.
— Почему он ушел… почему…
— Энн, тише-тише, успокойся.
— Оставил меня…
— Кто оставил? Что случилось?
Девушка пыталась выпутаться из моих рук, и все также не открывала глаз. В доме заскрипела лестница, кто-то явно торопился, поднимаясь по ней. Энн, словно вторя и без того пугающей ночи, вскрикнула и, застонав, почти разрыдалась.
— Алан… где Алан… где…
Застыв, словно изваяние, я как зачарованная наблюдала за угасающим плачем девушки. Ее слова стали неразборчивее, перешли в бессвязный шепот. Джозеф, возникший на пороге спальни, поджал губы, встревоженно вперив взгляд в дочь. Он был одет так же, как и днем, и по-видимому не спал всё это время, проводя время за книгами или может в лаборатории, где и без того прятался от домашних целыми днями.
— Что случилось?
— Не знаю, я проснулась, когда она вскрикнула. Пришла в комнату, а тут окно открыто, и Энн… не понимаю, что произошло.
— Позови Элизу и иди к себе.
— Х-хорошо, если что-то еще потребуется, говорите.
Отпустив плечи спящей, я с трудом поднялась с колен и осторожно, медленно скользнула к выходу, чувствуя, как смятение напополам со стыдом терзают мою душу.
Нужно было рассказать о встрече с Аланом. Нужно было предупредить Карвенов, но предъявить парнишке было нечего, кроме того, что возможно, Энн сняться кошмары с ним. Следы на шее не в счет, они исчезли спустя минуту после моего появления, и доказать, что они мне не привиделись, я не могла.
Ньярл, ты знаешь что это было?
Мне не доводилось встречать такое ранее. Извини.
Очень жаль.
Пошатываясь на ослабевших ногах, я добралась до хозяйской спальни и чуть было не ввалилась как к себе домой, даже не постучав. Нормы и правила этикета в такие моменты, конечно, отсутствовали, но трясти Элизу за плечи, бесцеремонно распахнув двери, было всё же слишком сейчас. Как в трансе, я подняла руку и постучалась. Пришлось подождать с минуту, пока на пороге не появится заспанная хозяйка, зябко кутающаяся в длинный тонкий халат.