— И как же вам пришло такое в голову?
— Я бы сам хотел знать, но говорят, идея не принадлежит светлым, кто-то другой случайно испортил божественную кровь при добыче в рудниках и нашел способ использования ее в таком виде.
— Надо же, светлые как всегда ни в чем не виноваты.
Вынув еще один кусок кристалла, я потянулся за зельями и наткнулся рукой на стакан с морсом, оставшийся после обеда.
— Хотите попить?
— Да, пожалуйста, только вам придется мне помочь.
Сев на край постели, я послушно приподнял Аван, давая ей сесть и опереться на меня. Тогда она показалась мне особенно ранимой, настолько, что мое неловкое движение могло причинить ей боль. Вместе с этим хотелось спрятать ее объятьях, боясь выпустить во всё еще ненавистный и враждебный мир. В грёзах ей наверняка было намного спокойнее и счастливее, чем в яви.
Протянув стакан, я дождался, пока Аван выпьет содержимое и хотел было опустить ее обратно, но девушка придержала мою руку.
— Дай мне посидеть. Я так устала лежать.
— Если вы останетесь в сознании, можем хоть завтра начать потихоньку разминаться.
— Да, было бы неплохо, неплохо….
Веки, обрамленные черными как ночь ресницами, вновь сомкнулись. Аван уснула, положив голову мне на грудь и обняв ее, я позволил себе на минуту задержаться, осторожно погладить по волосам, пережидая заполошный стук собственного сердца. Я знал, что всё нормально, что она еще проснется и ей просто нужно еще немного сил, но все равно на миг стало безумно страшно, будто Аван умерла на моих руках. Мысленно я отчитал себя за эти мысли и заставил осторожно отпустить хрупкие плечи, укладывая девушку обратно на подушки. Предстояло еще немало сделать для ее выздоровления, но погибнуть ей уже не грозило.
Чем меньше кристаллов оставалось, тем чаще и на более долгий срок просыпалась Аван. Наконец-то я видел результат своей работы и впервые за всё мое время в поместье смог поговорить с некроманткой, занимая все те долгие часы и дни, что мы вынужденно проводили вместе. Образ, который я сам себе невольно выдумал, смотря на спящую девушку, стал меняться, дополняться и раскрываться с совершенно новой стороны. Она точно не была принцессой, по крайней мере не из тех сказок, что я слышал в детстве. Ей чуждо было постоянное принижение себя и оправдание собственных поступков истинно женской слабостью, коей светлых девиц учили с малолетства. Ей не нужно было мое одобрение или поддержка, она не стеснялась осадить меня или обозначить свою точку зрения на что-то. Аван не боялась занимать место, и представить ее в типичной целестинской семье было просто невозможно. Поначалу меня это даже несколько шокировало, я за годы на родине привык к совершенно иному. Последние мои собеседницы в Санктуме старались быть тихими и незаметными, благодаря меня за доброту и терпение, с коими я принимал их малодушие и несовершенства. Аван же благодарила меня за помощь и заботу, и это ощущалось гораздо ценнее, чем притворное заискивание, коим я был окружен ранее.
Для себя я также открыл возможность не только любоваться девушкой, но и слушать ее с таким огромным удовольствием, что работа над кристаллами стала моим наваждением. Мне хотелось продлить бодрствование Аван, хотелось спросить о миллионе разных вещей, узнать, что она думает, ее мнение, ее взгляд, и я не мог насытиться нашим общением, чуть ли не умоляя рассказать еще хоть что-нибудь.
Тогда же я узнал и то, что, наверное, не следовало бы знать такому человеку, как я. Это вышло почти случайно. Аван многое поведала мне о своей семье, но еще большее недоговаривала, пока я не вспомнил статую, увиденную в Кадате. Тогда я узнал девушку, выточенную в камне, и немало удивился, заметив имя «Лилит» на постаменте. Некромантка честно ответила, что это изображена ее мать, но я не поверил, и пустой поначалу спор чуть не перерос в настоящую ссору. Мне казалось, темные просто присвоили себе образ бывшей королевы, обозвав ее новым именем и возведя чуть ли не в святые, что, конечно, было чудовищным богохульством по отношению к светлым, но правда оказалась несколько иной. Принять ее не без доли скепсиса я смог только когда увидел портрет Каина и прочитал книгу, где местная ведьма рассказывала свои странные сказки. Там, среди, как мне казалось, откровенного бреда, я внезапно нашел и себя. Короткий отрывок из моего прошлого, пересказанный так, будто неведомая писательница журила меня и отчитывала, как маленького ребенка. Чуть не сгорев от стыда, я закрыл книгу, спорить окончательно расхотелось.
В день, когда я убрал последний осколок, Аван попросила меня позвать детей, и я едва смог сохранить спокойное выражение лица, только представив ее реакцию на появление дочери. Гера, получив мое приглашение, послушно собрала братьев и зашла в спальню первой, дрожа, словно осиновый лист. Не зная, куда деть культю, она сначала попыталась скрыть ее кофтой, безуспешно стараясь не волновать мать, но та быстро заметила неладное. И без того бледное, еще болезненно худое лицо застыло восковой маской. Протянув руки, Аван осторожно притянула дочь к себе и, сжав в объятьях, неверяще коснулась края пустого рукава.
— Что это?
— Я накормила волчицу, как рассказывал Ньярл, чтобы Тар мог тебя вылечить. Ничего страшного, рука это мелочь, мам, главное, что ты снова с нами.
Аван сжала губы, изо всех сил стараясь не заплакать, и, уткнувшись Гемере в макушку, судорожно выдохнула, жестом привлекая Мома и Гани к себе. Младший тут же подошел и сел рядом, средний задержался неловко, переступая с ноги на ногу. Обратив на него внимание, я к собственному удивлению заметил в его взгляде вину и даже тень раскаяния. Гера, отвлекшись от матери, протянула ладонь брату.
Я чуть было не открыл рот, чтобы предупредить ее, но вовремя остановился, поняв, что сейчас не время для обвинений. Мом послушно прошел к сестре и матери, обняв обеих, будто в момент став чуточку человечнее и вспомнив, кто он такой. Я хотел бы поверить, что он действительно понял свою ошибку, что он не специально замер на окраине опушки в лесу, что он любит свою семью, но чутье говорило мне обратное, и я не представлял, как можно рассказать Аван об опасности. Мне хотелось бы защитить свою случайную спасительницу, я отплатил ей добром за добро, но все же не являлся частью семьи. В моих силах было не так много. Впрочем. Кое-что пришло мне в голову, пока я был в вынужденном заточении.
Самонадеянный и хлипкий план по спасению поместья выстраивался на моем знании характера Авеля и надежде на хрупкое перемирие. Я рассказал его Аван, едва мы вновь остались наедине, и сильно сомневался в том, что некромантка готова сдаться светлым, в обмен на безопасность, но… Она согласилась. Вытянув из меня всю возможную информацию, она готова была сделать свою страну колонией, лишь бы жителей оставили в покое и дали возможность отстроить свою жизнь заново. Я видел, что это решение далось ей нелегко, я понимал, как много она ставит на кон, вновь вверяя свою жизнь в мои руки, но в тот момент я уже готов был биться до конца, до собственной смерти, отстаивая ее интересы.
Привыкнув к обществу Аван, я не хотел отпускать ее и в тайне даже от себя надеялся, что ее муж не вернется, что он погиб, и как только я решу все свои дела в Целестии, смогу вернуться в Кадат к ней, но судьба решила всё иначе.
Стоило только целестинцам уйти с полуострова, как Эреб оказался дома. Целый и невредимый, он выглядел так, будто совершил что-то поистине героическое, но на все вопросы отвечал уклончиво, так и не рассказав, как пережил войну и где скрывался до этого.
Он смотрел на меня волком, ненавидел мое присутствие и всячески старался оградить от Аван, не давая нам решить даже самые простые рабочие моменты. Я хотел бы ответить ему тем же. Закричать, что он и пальца своей жены не достоин и вытрясти из него признание в том, где прятался этот горделивый глупец всё то время, пока Аван с трудом боролась за жизнь. Обида, ненависть и банальная ревность настолько застилали мне глаза, что, не будь во мне хоть капли благоразумия, я бы выбил из Эреба весь дух.
Мне пришлось отстраниться, ограничиться общением письмами и помогать Аван из Санктума, надеясь на редкие встречи с ней в столице. Я знал, что поступаю неправильно, что обязан был забыть о чувствах к замужней девушке, к тому же еще и темной, но всё равно не хотел сдаваться. Расставило всё по местам появление Каина.