— Какое там жив-здоров! — огрызнулся я, сразу выйдя из себя. — Я уж и не знаю, я ли это. Может быть, это уже не я, а кто-то другой…
— Да-да-да, — пробормотал он. Его голос звучал тихо, но в нем явно были слышны восторженные нотки. — Так-так-так. Значит, говоришь, ничего не знаешь… И поделать ничего не можешь…
— Послушай, — я снова его хорошенько встряхнул, — помнишь нашу последнюю встречу? Тогда ты что-то болтал про какое-то удивительное явление. Значит, ты уже тогда знал? Каким образом ты мог предугадать это явление, или, вернее, эту, чушь?
— А-а, ты про это… — промямлил мой приятель. Рот у него был разинут, ну, круглый идиот, да и только. — Вот мы… то есть наша телепередача…
— Мы? — переспросил я. — Телепередача?..
— Да. Это единственное логическое объяснение…
— Ничего не понимаю, объясни толком. — Я решил, что приятель рехнулся от пережитого потрясения.
— Э-э, ну, как тебе объяснить, — начал приятель, раскачиваясь из стороны в сторону, — видишь ли, в чем дело… Мы и сами в некотором роде телевизионные изображения, которые кто-то передает. Жизнь, наша действительность — не более чем огромный экран. А мы, так сказать, персонажи пьесы…
— Как так? — спросил я, уже окончательно убедившись в его ненормальности. — Не забывай, что наше существование, существование человека на земле, как и всякие формы жизни, будь то на нашей планете, или в космосе, да, наконец, и существование самого космоса — материально. Понимаешь ты или нет? Все мы, все, что нас окружает, — та или иная форма материи.
Невольно я возвысил голос. Почему-то мне очень хотелось убедить его. Не знаю, может быть, я пытался убедить самого себя?..
— Не шуми, — проворчал приятель, — это все я давно знаю. Однако это ничего не доказывает. А вот если принять за истину то, о чем я говорю, то есть что мы некие изображения, тогда еще можно как-то, хоть и смутно, осознать суть этого явления.
— Допустить, что мы — не что иное, как персонажи телевизионного экрана?
— Вот именно! — кивнул он. — Слушай дальше. Возьмем телевизионную постановку. Актер играет определенную роль. Так? Ты понимаешь, что сам актер и то лицо, которое он играет, не одно и то же? Что вымышленный персонаж отличается от реального человека, актера?
— Как будто понимаю, но не совсем, — покачал я головой, вернее, не понимаю, что из этого следует. Ну, например, актер играет самурая. И что же?
— Вот-вот! Он играет, то есть притворяется. Но мы, зрители, не воспринимаем это как притворство. Через игру, монолог, грим, костюм, декорацию мы воспринимаем самурая, как такового. И мы в этот момент совсем не думаем, что в реальной действительности никакого самурая не существует.
— Что-то голова болит, — сказал я.
— Болит! Болит! — вспылил приятель. — И вообще, на кой черт тебе теперь голова? Продай ее кому-нибудь, что ли…
Потом, немного успокоившись, продолжал:
— Так вот, самурай существует лишь в воображении. Таким образом возникает некая связь между передающим и воспринимающим, осуществляемая при помощи кинескопа и экрана. Но если допустить, что у самурая, существующего в воображении, в этот момент появляется самосознание, тогда он будет воспринимать вымысел, пьесу как реальную действительность.
— Ну, пока, — сказал я, — прощай. Будь здоров. Всего тебе хорошего!
— Подожди! — Его оцепенение как ветром сдуло. Он моментально вскочил на ноги и схватил меня за ворот пиджака. — Заставил меня тут разглагольствовать, сам лез с разными вопросами, а теперь бежать?!
— Ладно, ладно, понял, я все понял… Да ты не тяни меня за воротник! Теперь ведь нигде ничего не купишь, — пробормотал я, теряя надежду, что от него удастся легко отделаться. — Хорошо, пусть персонаж из телевизионной пьесы, скажем самурай, воспринимает сюжет и эпоху как реальную действительность. Ну и что из этого?
— А вот что, — сказал он и сделал широкий жест. — Весь мир, который нас окружает, с его солнечной системой, с другими галактиками, с космосом и со всем прочим не что иное, как своеобразная телевизионная декорация. Нам просто внушили, что это реальная действительность… Или, лучше сказать, мы персонажи, которым предначертано верить в реальность окружающей нас обстановки и всего того, что с нами происходит…
— Какой бред! — пробормотал я, но так тихо, чтобы он не услышал. А потом громче:
— И откуда же ведется эта телепередача?
— А я почем знаю?! — он опять начал нервничать. — Что ж ты думаешь, самурай, которого только играют, который существует только на экране, может по-настоящему мыслить? Хотя, впрочем…
— Что — впрочем?
— Ты, наверно, знаешь, что существует такая теория, всякое тело во времени и пространстве является всего лишь проекцией сверхобъемности четвертого измерения на третье измерение…
— Но позволь, это же не совсем то, о чем ты говоришь! По-моему, ты пытаешься вложить в эту теорию какой-то свой, особый смысл.
— Это я только к примеру, — отозвался приятель, — очень может быть, что мы, как самурай из телепьесы, представляем собой лишь изображение на двумерном экране. Иными словами, мы стереометрические тела, изображенные в ограниченном трехмерном пространстве. Если допустить, что передача ведется из суперизмерения.
— Но как ты допустишь, что существо, являющееся только изображением, может иметь собственное самосознание и мыслить самостоятельно?
— Вероятно, по ходу действия пьесы мы должны иметь такое самосознание! — воскликнул он, энергично жестикулируя. — А что думают настоящие суперактеры, которые нас играют, — это никому не известно. Как может знать персонаж, что думает и чем живет актер?
— А история? — слабо возразил я. — А подтвержденный наукой факт, что человеческое сознание — одна из высших форм существования материи?
— Подтвержденный наукой факт?! — его голос зазвучал печально. — Пойми ты наконец, что в нашем сценарии все предусмотрено. Это очень сложная и многоплановая пьеса. И, очевидно, авторы позаботились, чтобы наша роль не ограничивалась простейшими действиями. Нет, она гораздо глубже. Мы играем роль существ, способных мыслить и выдвигать гипотезы. И открытия, и научные исследования, и изобретательство — все это есть в сценарии. Как же тогда можно ссылаться на такие вещи, как факт, подтвержденный наукой? Ладно, допустим, что человек проделал сложную эволюцию — от амебы до разумного существа. Но кто был свидетелем этой эволюции? Ведь амебы существуют и сейчас. Но я что-то не встречал такой амебы, которая вдруг превратилась бы в рака-отшельника, потом в черепаху, потом в крысу и, наконец, надела бы сорочку и галстук и отправилась на работу в свою контору…
— Погоди, — сказал я, чувствуя, что голова идет кругом, а материальные законы, общие для всей Вселенной…
— В том-то и дело, — перебил он, — что все они совершенно несостоятельны! Стоит только задуматься — и видишь, что это здание, построенное на песке. И даже не на песке, а просто в воздухе. Эйнштейн открыл великий закон, так сказать закон всех законов, — постоянство скорости света. Но кто возьмется объяснить, почему скорость света постоянна? И кто может поручиться, что она в один прекрасный день не изменится, то есть не перестанет быть постоянной?!
— Но…
— Например, то, что происходит сейчас… Мир наводнен странными существами. Кто они — люди, духи, проекции из какого-то еще неизвестного нам измерения? Или просто внезапно воплотившаяся мысль, вечно существующая вне времени и пространства? Или жители неведомой галактики, очень похожей на нашу и совсем не похожей, занесенные в наш мир невиданной катастрофой? Никто ничего не знает, а главное — никто ничего не может изменить и предотвратить… Ученые только напрасно ломают голову.
— Ну, знаешь ли, — возразил я, — пожалуй, можно найти и другие объяснения, кроме твоей теории телевидения. А что, если это странное, удивительное явление, переиначившее весь мир, — материализовавшаяся фантазия какого-нибудь человека? Такого, который обладает сверхмощными телепатическими способностями и небывалой концентрацией воли?