Впрочем, и это все если не официальная, то полулегендарная версия точно. Если прочесть все, что написано по поводу выставки в Манеже и ее последствий, то получится слишком калейдоскопическая история. В целом правильно, но детали отличаются, дополняются предположениями, и вот уже каждый исследователь показывает собственную версию.
В это время власть в очередной раз пыталась поставить интеллигенцию на службу своей доктрине. На совещаниях в Доме приемов, в Свердловском зале Кремля на следующий год досталось очень многим. На Эренбурга Хрущев кричал: «Вот, при Сталине молчал, а как Сталин умер, он и разболтался!» Марлену Хуциеву за знаменитую сцену с явлением в видении погибшего отца было сказано: «Как это может быть, что в твоем фильме „Мне двадцать лет“ отец был моложе сына на два года?» Единственный, кого похвалили, был Солженицын.
И вся история с абстракционистами была заранее подготовленной акцией публичной порки, чтобы показать интеллигенции ее место. Наивно думать, что Хрущева действительно интересовало искусство. Он был занят Карибским кризисом, последствиями недавнего восстания в Новочеркасске, проблемами с армией и многими другими важными политическими и экономическими проблемами.
Но в это же время в стране была культурная «оттепель», так называемая «хрущевская первая весна»: людей из лагерей отпускали, расцвели литература, театр и кино, художники стали устраивать выставки изобразительного искусства. Всем казалось, что наступила свобода, хотя бы относительно того, что было в предыдущие годы. Но это вовсе не входило в планы партии и правительства. Поэтому властям и было необходимо показать интеллигенции ее место, причем сразу и понятно. Чтобы она продолжала то же самое, что должна была делать при Сталине – служить власти и служить партии. А Хрущев был уверен, что понимание искусства должно быть одинаковым и у партии, и у народа, и у ремесленников, которые его создают. Так что его окружению было ясно, что он рассердится, когда на фоне всей своей политической нервотрепки увидит искусство, которое так сильно отличается от того, что он понимает под этим словом.
Потому под эту выставку и отдали не какое-то захудалое помещение на окраине Москвы, а Манеж. Не мог глава государства расправляться с неугодными где-то на задворках. Все готовилось тщательно, под руководством Суслова и Ильичева, но художники на всякий случай действительно выбрали самые спокойные картины, чтобы не вызывать излишнего раздражения. Никто эти работы, что было просто невероятно для того времени, не принимал и не утверждал – в этом не было необходимости, поскольку выставка была нужна партийному руководству именно для того, чтобы Хрущев ее разгромил.
«Была ли попытка протестовать со стороны художников? Они возражали или ходили и слушали?»
Разумеется, художники и не пытались возражать, тем более что Хрущев заявлял некоторым прямо: «Тебя на лесоповал нужно послать» или «Мы вам дадим деньги до границы, езжайте на свой любимый Запад». Но зато очень многие практически сразу поняли, что это была спланированная акция.
Сам Хрущев явно был не в курсе интриги своего окружения, он приехал смотреть картины и действительно их смотрел. Обошел всю огромную выставку к тридцатилетию МОСХа. Раскритиковал многих, и под конец его повели в три зала абстракционистов, где он окончательно вышел из себя. После его разноса художники вышли с полным ощущением, что их сейчас посадят в «воронки» и увезут в застенки. Многие из них уже сидели при Сталине, поэтому и теперь ожидали самого худшего.
Однако ничего не произошло: неугодных художников и скульпторов не сажали и даже не арестовывали. Но все творческие союзы были взяты под контроль государства, и всем указали, что и как они должны творить, чтобы с ними не произошло то же самое, что было в Манеже, или еще хуже. У власти в творческих союзах остались те, кто полностью поддерживал политику партии, а все, кто хотел перемен, были задвинуты подальше и потом долго сидели без работы.
«Даже жену не тронули, она работала в то время на телевидении. Не тронули никого. Во всяком случае, я бы сказал осторожно. Я не знаю, чтобы кого-нибудь тронули. Но без работы были. Главный художник издательства говорил: „Перестань! Рисуй только под другими фамилиями. Они пусть тебе деньги отдадут“. Так что для меня без работы… это было с работой, но под чужим именем. Не более того. Другие тоже, наверное, каким-нибудь образом вывертывались. Но на Эрнста это произвело чудовищное впечатление. Он задыхался от всего этого. Он задыхался… А потом его жизнь монументальной скульптуры, он хотел и стремился ее делать, ее невозможно было делать на частные деньги, на заказы, для этого должна быть государственная, у нас во всяком случае, поддержка».