И вот эта традиция сегодня нарушена. Впервые.
Кто подсказал им, простым крестьянам, что старые каноны для похорон такого человека, как бай Тишо, не подходят?
Все готово. Каждый занял подобающее ему место в процессии. Ангел за рулем и ждет знака. Открывается дверь, и из дома выходит тетя Славка, ее ведут под руки Сребра и какая-то их родственница. Трое пересекают двор и встают за джипом. Толпа на улице оттягивается к заборам, освобождая середину. Тетя Славка, ухватившись рукой за гроб, делает шаг, и процессия трогается. На повороте тетя Славка на миг выпускает свою опору и едва не падает, но успевает шагнуть быстрее и догнать черную платформу.
На кладбище длинная колонна разделяется: одни идут справа от ровной линии кипарисов, другие — слева, каждый спешит занять место поближе к уже ждущей могиле.
И опять нарушается традиция. Вместо батюшкиной заупокойной молитвы над головами молчащего множества людей звучат речи, похожие на те, что говорил им сам бай Тишо. Сегодня они, пожалуй, возвышеннее. Будто в гробу лежит не обыкновенный человек, не крестьянин, родившийся среди этих гор и долин, исходивший и исколесивший их, а великан, которому тесно под низким и узким югненским небом. Бай Тишо…
Он стоял совсем недалеко, и ему хорошо была видна его голова: закрытые глаза, заострившийся нос (никогда он не был таким длинным!), спавшие щеки, слегка ввалившийся рот. Волосы не топорщатся, гладко зачесаны со лба, но все такие же темно-русые, без единого седого волоска.
Сменяются ораторы. Какой человек был бай Тишо! Как полнокровно прожил свои земные дни! Слова, слова… Порхают над влажной ямой: оттуда сюда, отсюда туда. А тетя Славка стоит, опустив плечи, сжав губы, и ни стона, ни слезы.
Вот и словам пришел конец. Добродетели, сколько бы их ни было у человека, не бесконечны. Наступает момент, когда человек перестает существовать и в словах. Теперь черед земли: горсти желтоватой земли, а она может быть и черной, и красноватой, начинают стучать по опущенному уже гробу… последний отзвук законченной жизни. Потом и этот звук прекращается, и остается только земля, вечно живая земля, ее кидают, кидают… Мокрую, молодую, пахнущую жизнью, какой она была и тысячи лет назад. На месте глубокой ямы начинает расти холм. Вдруг почти что из-под лопат могильщиков возник суетный дед Драган.
— Люди! Глядите на нее! Глядите хорошенько! — Он взмахнул одной рукой с зажатой в ней старенькой шапкой, другой указывая на бугор сырой желтоватой земли. — Она надо всем сущим. Мы перед ней — нуль. Только она вечная. Глотает, глотает… И хорошо, скажу я вам, что глотает. Иначе горы грехов и срама раздавят нас. Им куда деваться? Или в нее, или над ней громоздиться. А мы с бай Тишо свыше отмечены. Он ушел. А я тут пока.
Симо Голубов сгреб старика в охапку, оттащил в сторону. Старик смолк, и в кладбищенской тишине слышалось лишь позвякивание лопат, заканчивающих оформление могилы.
Как долог путь человека к этому месту и как мало времени нужно, чтобы земля поглотила его!
Люди отошли в сторонку. У могилы осталась только тетя Славка. Сребра взяла ее под руку:
— Мама, пойдем. Уже раздают.
Марян Генков отделился от группы руководства и подошел к ним.
— Идемте, надо идти.
Марян и Сребра повели ее на небольшую площадку, где люди брали из блюд горстку зерен и кусочек хлеба и, кто стоя, кто присев на корточки, кто опустившись на землю, съедали их.
Филипп стоял, опершись на палку, стискивая в другой руке вареные пшеничные зерна. Их принесла ему старушка и зашептала: «Поешь, не бери грех на душу! Душа умершего не успокоится, пока не съешь». Он разжал ладонь и губами собрал с нее мягкие сладковатые зерна. Долго жевал их, наконец проглотил, и сразу же острая боль резанула по желудку. Он с трудом проковылял за кипарисы, живот распирало, а ведь он не ел с того самого вечера… Три часа провел он один на один с застывшим бай Тишо. Хотя бы прикрыли его… Доктор Стоименов, уходя, забыл натянуть одеяло или простыню, а у него самого не хватало решимости, смелости протянуть руку и закрыть покойника. Три часа смотрел он на мертвое, побелевшее лицо. Оно притягивало к себе, и он глядел, глядел, будто боялся пропустить миг, когда сомкнутые веки дрогнут, бледные губы приоткроются и он услышит… Неужели ждал чуда? Нет, ничего не ждал, просто глядел на белую подушку, лицо на ней, не мог не глядеть.