Тот неопределенно пожимает плечами.
— Нено, и ты вот так же меня поддержишь?
— Думаю, Манолев прав. Нам не надо торопиться. Рискованно.
Бай Тишо, махнув рукой, почти бежит к машине.
— Может, у вас у всех и есть права, но на этот раз я по совести поступлю, хоть у меня и нет прав. Не буду прятаться за чужие спины. Пошли.
Они останавливаются у водосброса, и тут Манолев уже начинает просить:
— Бай Тишо, ты человек уважаемый, тебя в округе слушают… Хребет у тебя крепкий… Но прошу тебя, не надо этого делать.
— Помидоры засыхают!
— Если что случится — с меня спросят. И ведь могу под суд пойти.
— Занимайся своим делом, а меня пусть судят. Одни меня уже судили — теперь пусть и наши судят, лишь бы народу на пользу.
— Ты член пленума окружного комитета, и весь удар на меня придется. Врежут мне…
— Ну что здесь тянуть? — Бай Тишо рвал задвижку, словно от того, откроет ли он ее, зависела жизнь и его, и всего человечества.
— Не надо, прошу тебя.
— Говори, эту, что ли?!
— Ну, эту…
Струя, закручиваясь, словно в раздумье, заскользила по белому дну канала.
К вечеру вода дошла до помидорных полей. Рабочие, подвернув штанины, с какой-то остервенелой радостью направляют ее мотыгами в иссохшие, потрескавшиеся борозды. Поливка продолжается и ночью, при свете фонарей.
Бай Тишо, возвратившись домой поздно вечером, еще с порога кричит:
— Давай ужинать! Я голодный. — И на вопрос Славки, чего это он такой веселый, не сокровище ли нашел, отвечает: — Да. Настоящее сокровище. Канал пустили.
— Наконец-то. Комиссия приехала?
— Обошлись. Ее ждать — до седьмого пришествия!
— И ты на себя взял, на свою голову?
— Ну, взял. Пусть люди видят, я за чужой спиной не прячусь.
— Тишо, Тишо! Старик ведь уж, а рассуждаешь, точно дитя малое. Люди, говоришь? Какие? Те, что тебя судить будут? Случись что — не свои люди тебя судить будут, а бог знает кто!
— Что ж ты предлагаешь? Дать помидорам сгореть? И ты туда же! Возвращаюсь домой счастливый — тебе мало этого?
— Ну а, не дай бог, если случится что?
— Не случится, не каркай. Течет себе вода и течет. Случи-и-ится…
Больше о канале ни слова. Поужинали, улеглись, и только тогда заговорила Славка о дочери их, Сребре: забегала на часок и опять уехала. Собрала ей черешни большую корзину — пусть полакомятся…
Бай Тишо спросил:
— Только за этим и приходила?
— Нет… Кажется, оценка там какая-то — вроде тройка по болгарскому…
Около полуночи громко застучали во входную дверь.
Бай Тишо вышел на террасу, спросил, кому это неймется в такое время.
— Это я, Димитр, Митрето, полевой сторож. На канале прорвало опорную стену. Там, где яворы… Вода а низ несется — ужас с какой силой!
Бай Тишо, охнув, схватился за сердце.
— Ты ее остановил — воду-то? Заслонку не мог закрыть?
— Не знал я, как она закрывается! И потом, не мое это дело. Мое дело — сообщить!..
Попади-ка на суд к такому, думает председатель. Уж в кутузку. И глазом не моргнет, что он рисковал для его блага и для блага всех.
Этот тебя упечет. Беспременно упечет. Того гляди, Славка правой окажется.
Отослав сторожа разбудить Ангела, шофера, он на цыпочках прошел в комнату, оделся наскоро и вышел на улицу ждать машину.
Ангел подогнал джип к самому водосбросу и направил свет фар на заслонку. Разогнув проволоку (хорошо, хоть замок не поставили!), председатель начал опускать железную дверь. Механизм работал исправно.
Когда наконец мутный клокочущий поток остановился и вокруг наступила тишина, стало слышно, как в соседней яворовой роще ухает филин…
Вернулись в село. Мокрый, потный бай Тишо прямым ходом пошел в канцелярию, послав Ангела за остальными. Вскоре явились и Нено, и Сивриев и молчаливо сели, словно ничего необычного не было в этом ночном заседании. Каждый, по-видимому, вспомнил, как решали весной, сажать ли помидоры в районе Яворнишко. Бай Тишо с энтузиазмом описывал тогда свою поездку к Манолеву, который твердо обещал: не позже тридцатого марта канал «задействуют». Сивриев сказал, что не поверит никаким обещаниям, пока своими глазами не увидит воду в канале. Нено тогда ничего не возражал, но и ничью сторону не принял.
— Не хотите посмотреть? — спросил наконец председатель.
— Прорыв?
— Не прорыв — живая рана…
Никто больше не проронил ни слова, так и просидели, оцепенев, в ожидании рассвета.