— Стучала, стучала, — смеется она, — и в голове загудело, как в улье.
Незаметно они подходят к мосту. Когда-то здесь был подвесной — Таска переходила его со стучащим от страха сердцем. А четыре года назад построили вот эту громадину из бетона и металла, освещенную множеством люминесцентных солнц.
Сев на берегу, Филипп и Таска задумчиво глядят на бурлящую внизу темную массу воды. Все их воспоминания детства — радостные и грустные, прочные и хрупкие — родились здесь, эта река их вскормила.
— А помнишь, как-то под вечер я бросила целую горсть разорванных листков? Это был мой дневник, написанный для другого человека. Но ты меня ни о чем не спросил. Вскоре я его забыла — думала, что забыла… Чем больше отдаляется от нас тот год — шестнадцатый год! — тем чаще я его вспоминаю.
Да, это было началом. А до него было и другое начало, когда на том же самом месте они спорили, откуда приходит большая вода и кто ее создатель: дождь или гора. Сейчас Филипп предпочитает думать о своей новой работе, об учебе в институте. Когда он сказал, что хочет поступить на заочное, бай Тишо потрепал его по плечу, сказал радостно: «Очень хорошо, очень! У нас ведь нехватка местных специалистов». А Главный, прикусив кончик пышного уса, пробурчал недовольно: «Меж двумя стульями сидеть? Сперва изучи как следует огородничество, овладей ремеслом, а через год посмотрим». У Филиппа не хватило смелости возразить, но, поразмыслив хорошенько, пришел к выводу, что от своего не отступится. На следующий день вдвоем с бай Тишо они решили потихоньку собирать документы.
По долине веет снизу теплый ветер-южняк, и темные купола кленов шумят время от времени жесткими своими листьями. Ветерок медленно отлетает в сторону ущелья, в пестрых цветистых травах на склоне остается его ароматное дыхание.
Чувствуя это ласковое прикосновение, Таска и Филипп идут по улице над рекой, обняв друг друга за плечи, словно бойцы, с давних пор выбравшие единый путь, который, быть может, и надоел обоим, но они продолжают шагать, потому что никто им не скажет, близок ли конец похода, и никто не прикажет просто хоть остановиться передохнуть…
XVI
Притихший, полуосвещенный город очень похож на Югне. Площадь перед автобусным парком пуста. В зале ожидания трое-четверо пассажиров, каждый ждет свой автобус. Крестьянин на последней скамейке похрапывает тихонько.
Темно-вишневый автобус останавливается у входа.
— Ждет кто-нибудь в Югне?
Филипп вскакивает на высокие ступеньки, автобус трогается. И тут из зала ожидания доносятся испуганные вопли того самого, который спал.
— Вот тебе на! Чуть не опростоволосился! — говорит мужичок, взбираясь вслед за Филиппом. — Сморила проклятая дремота. В моем Ситакове меня знают, уж там бы меня не оставили…
— Ты в Ситаково?
— А куда ж еще?
— Выходи-ка, — приказывает шофер, останавливая машину.
— Как же это…
— Не то увезу тебя в Югне и только к пяти утра привезу обратно.
Проехав последние городские дома, шофер гасит освещение в салоне. Где-то на середине пути их настигает мотоциклист и обгоняет на полной скорости. Оранжево-желтый свет его фары долго еще висит над темными полями, словно перезревшая айва.
Они договорились ехать вместе, и Симо, конечно, его ждал. Почему же Филипп предпочел этот разболтанный автобус? Из-за Виктории?
…Они приехали в город под вечер, оставили мотоцикл за городским Советом, и Симо тут же пошел звонить. Телефон-автомат был рядом, за углом. Через некоторое время он вышел из кабины и сказал Филиппу, чтобы он шел в кино один — сам он занят.
Центральная улица была пуста в этот ранний час. Двусторонний поток гуляющих парней и девушек (состоящий преимущественно из старшеклассников) обычно заливает улицу под вечер, но через час-другой она снова пустеет, и вместе с нею замирает весь город. Тогда на окраинах, кроме урчания автомобилей и редких паровозных свистков, можно услышать и собачий лай, и кукареканье, и мычание коров.
Сейчас приятели неспешно шагали по пустым тротуарам, останавливаясь изредка возле освещенных витрин.
Но вот из кондитерской вышла высокая, стройная женщина, преградила им дорогу.
— Привет!
Виктория!..
Филипп давно не видел ее. Внезапный румянец заливает его щеки. Когда учился в городе, он часто встречал ее в толпе, но ни разу не подошел, так что, если подумать, она не видела его около девятнадцати лет, с его трехлетнего возраста… Но она его не узнает — эта мысль успокаивает, и Филипп приходит в себя.