Приезд студенческого отряда изменяет Югне, делает жизнь ее более веселой, динамичной и более легкомысленной.
Филипп останавливается возле болельщиков, наблюдающих за игрой в кости. Прислонившись к фанерной стенке, он вдруг слышит хруст и испуганно оглядывается. Первое, что он замечает, — фотокарточка девушки, которой Симо не дает прохода. Над десятком снимков (творчество местного фотографа) — выцветшая надпись: «Победители соревнования». В Филиппе снова просыпается судья. Значит, самые скромные и чистые девушки (а сердце подсказывает ему, что она именно такая!) попадаются в руки развратников? Где же справедливость? И Филипп решается: в обеденный перерыв он найдет девчонку и скажет, чтобы держала ухо востро… Нет, он скажет: «Место ваше не здесь!»
На улице спрашивает первого встречного, не видел ли тот Голубова.
— В ресторане он, — весело отвечает парень. — Студентку обрабатывает.
По пути в «Струму» неясное предчувствие тревожит Филиппа: что-то новое происходит в жизни Симо Голубова… Когда ж это было, чтобы показался он перед односельчанами с женщиной? Слава о нем, правда, катится снежным комом: кто-то видел, кто-то слышал, а кому-то шепнули… Но на улице до сего дня не показывался Симо ни с одной из многочисленных своих приятельниц.
XXII
Устоявшийся годами порядок в доме нарушил сам бай Тишо. После вчерашней поездки в Моравские горы чувствовал он себя отвратительно — точно разобрали его на составные части. Вместо того чтобы отбросить одеяло, выскочить на балкон и начать утреннюю гимнастику (он зарядку делает с тех пор, как себя помнит), бай Тишо предпочел лежать под теплым одеялом и размышлять о превратностях судьбы. Ему сообщили о похождениях Главного с невесткой деда Методия, но, видя, какой Сивриев угрюмый, неласковый человек, он просто не мог поверить, что это правда. И вот вчера лисица сама попалась в капкан, и бай Тишо собственными глазами увидел: то, что разнесли люди по всему району, не было пустой болтовней.
Неужто эта вертихвостка бежала бы из дому до Язовых Дыр, если между ними ничего не было?
…Решение о ликвидации медведицы они приняли вдвоем, прошлой ночью, в Яворнишкове… Целый день колесили с места на место, из села в село, под раскаленным добела небом. Тридцать восемь градусов в тени — и ни ветерка. Тяжкий, застоявшийся зной. Шофер на всякий случай откинул брезентовый верх, но вместо прохлады отовсюду такой наплывал жар, будто их кипятком обливало. И пылища, пылища. Только глаза у них и блестели на серых лицах. Усы у Сивриева так побелели, что, если б решил он отряхнуть, наверняка бы пыль поднял. Вечер (жар поубавился, но душно было по-прежнему) застал их в ячменевом блоке в Яворнишкове. Еле вылезли из машины и пошли на одеревеневших ногах к дымящемуся в конце поля костру. Возле угасающих поленьев стояли бригадир и комбайнер, который жевал что-то стоя — ужинал… Бай Тишо, пыхтя, бухнулся на землю и уселся, поджав колени, а Тодор пошел к дальнему холму, позади которого мерцали, точно зарево, фары комбайна. Когда минут через двадцать Сивриев вернулся, бригадир уже ушел.
— Как? — спросил председатель.
— В общем, хорошо.
— Наконец-то и ты одобрил чью-то работу, — сказал бай Тишо и пошевелился, умащиваясь поудобнее на рыхлой земле.
Было сухо, пахло перезрелой стерней. Благословенный, с младенчества впитанный запах, и по сей день не забытый… У отца небольшой был надел — сжав его за неделю, шли жать чужие. Работали дотемна, ели что придется, спать ложились среди снопов, которые сами и навязали за день. Потому что сколько длятся летний вечер и ночь? Ну, от силы часов восемь. Ходить на ночлег в село — только время терять, вот и спали в поле. Лежишь, бывало, с закрытыми глазами, ресницы не в силах разлепить, так сморила тебя усталость, но душой еще вбираешь всю огромную светлую ночь вокруг — небо, воздух, золотые снопы и этот теплый, вкусный, пьянящий аромат. «Тятя, — спрашивал он, — чем так пахнет хорошо?» «Хлебом печеным», — отвечал отец. Мальчик не мог взять в толк, откуда печеный хлеб здесь, посреди поля, вдали от села, но не хватало сил на расспросы — сон убаюкивал, уносил на сладких пахучих волнах. И в ту пору, и за всю жизнь по сегодняшний день не попробовал он ни капли спиртного, не знает, что значит напиться, но то давнее опьянение ведомо ему, как никому другому…
И той ночью в Яворнишкове, пока комбайнер то глушил мотор, то заставлял его работать, бай Тишо с радостью предавался этому сладкому опьянению, от которого не болит голова, а душа полнится, как осенью полнится бочка молодым вином. Комбайнер уехал сменить напарника, и возле погасшего костра остались трое — бай Тишо, Сивриев и Ангел. Лежа на земле, они вглядывались в неясные, размытые очертания горизонта, в огромное звездное небо и Млечный Путь, который местные называют Кумовой Соломой. Наблюдая далекое, люди не видят того, что копошится рядом: тысячи живых существ вокруг, скрытых ночной темнотой сверчков, о которых знаешь лишь по непрерывному их стрекоту, вечному, как дыхание только что скошенной стерни, как воздух, который они вдыхают.