Ее голос донесся с заднего двора:
— Ты, дедушка, пожалуй, преувеличиваешь.
— Я?! И вовсе нет.
Старика ему хорошо было видно: он стоял лицом к дому.
— Вот ты ученая, а можешь разъяснить мне, что такое человек? А? — И, не дожидаясь ответа, продолжал поучающим тоном, произнося каждое слово в отдельности, словно перед ним было дите малое: — Человек начинается с веры. Знаешь, что сделало человека человеком? Умение думать. А что он придумал с самого начала? Бога! А зачем? Нужда заставила. Ты думаешь, легко было бога выдумать? Нет, не легко. Но представь себе, Миленка, как страшно было человеку в мире! Нужно было чем-то устрашать, отгонять злые силы, и он создал себе защитника. Нужно было научиться ценить добрые дела, и он поручил богу вознаграждать за них. Нужно было равняться на кого-то, мерить по кому-то свою силу, и человек создал другую силу — божественную, опять же по своему образу и подобию. Нужен был свет души, потому что, Миленка, свет тела человеческого — глаза, а душа, которая внутри, во тьме, тоже не может не изливать себя, и человек открыл ее свет в небе и в том, что за небом. Видишь, какое существо человек: сам придумал нечто эдакое, а потом стал ему поклоняться как воистину сущему, стал желать царствия его и правды его. Ждет, что ему воздастся, хотя знает: то, чего ждет, ниоткуда не явится, потому что оно — в нем самом. Ни одно существо не служит большему числу господ, чем человек. Он же служит и самому себе, и другим, и невидимой силе.
— Мало осталось таких…
— Твоя правда. А жалко. Сама видишь: все меньше доброты в мире. А почему? Потому что веры нет, и потому что нет страха.
— Все-то ты, дедушка, знаешь.
— Где уж там! По молодости все тебе ясно, ни о чем не задумываешься, а к старости начинаешь прозревать — ан, сил-то уж нет. Никогда не бывает так, как хочется. Хотел бы, Миленка, знать, да ничего не знаю, ничегошеньки. О человеке не знаю, — сам себя поправил старик. — Вот землю, воду, небо, все неживое человек познать может, были бы глаза да уши. Травку, деревце, живность разную… Недаром же собака и конь подчиняются уму человеческому. А вот человека познать… Илия, к примеру, сын мне, а будто бы и не я его породил. Таска, сношенька, чужая, а ближе близкого, и все в ней мне ясно: чистое, доброе дитя, сердце людям открытое, а душа — свету. Болеет душой за ближнего. Вот и скажи мне: почему родной — потемки, а в чужом все как на ладони?
Из дома выглянула Таска, позвала ужинать.
— Слышала? — заулыбался старый. — «Иди, папа!» Не знаю, до чего дошло бы у нас с Илией, если б не она. — И, таинственно понизив голос, спросил: — Видела?
— Что?
— Ну… — Он очертил рукой полукруг перед своим животом.
— А… это… уже давно. Мы, женщины, сразу замечаем.
— Ты бы поучила ее, а? Боюсь, не случилось бы чего. Много работы Илия на нее наваливает.
Милена внесла таз с высушенным бельем и выложила его на стол — гладить.
— Заговорил меня дед Драган.
— Слышал. Чушь. Из ума выживает.
— Почему? Есть у него своя логика.
— Какая там логика!
…Уложили мальчика спать, перешли в кухню. Растянувшись на широкой деревянной лавке, непременной принадлежности деревенских домов, он, пока она гладила, рассказывал о совещании, умалчивая о многом, и как бы между прочим спросил, какое из двух предложений разумнее с ее точки зрения.
Она не ответила прямо, стала рассуждать о том, что историю не интересуют зигзаги развития, что она минует их, как скорый поезд — полустанки… Это он уже от нее слышал. Он хотел бы знать ее мнение с сегодняшних позиций, а не с точки зрения истории вообще. Нарочно уходит от прямого ответа? У нее всегда было собственное мнение по всем вопросам, и хотя он не очень-то с ним считался, это не мешало ей раньше высказывать то, что она думала. А сейчас хочет отмолчаться. Почему? Он стал ей безразличен? Или смирилась с его отстраненностью?
— Я не знаю, за которое из двух предложений голосовал ты, а сама затрудняюсь решить… — произнесла она, подумав. — Два-три года назад сказала бы определенно, что ты — за второе. Но с тех пор, как приехала в Югне, многое заставляет думать, что ты мог бы проголосовать и за первое, за частное хозяйство. В тебе появилась какая-то ненасытность. Все, что ты делаешь, ты делаешь не ради личной выгоды, но понимают ли тебя…
— Хочешь сказать, что не знаешь меня теперешнего?
— Возможно, — вздохнула Милена. — Много пустоты накопилось между нами, и она все добавляется. Чего-то нет в нашей жизни, чего-то недостает ей. У тебя работа, и ты, очевидно, этого не замечаешь, но мы с Андрейчо это чувствуем. Ребенок растет без отцовской заботы, ласки… Скажи, сколько лет будет Андрею через месяц?
Он начал считать по пальцам: шестьдесят первый, шестьдесят второй…
— Вот, даже, сколько лет ему, не знаешь, — прервала его Милена со слезами в голосе.
С языка готово было сорваться: нечего шум из-за пустяков поднимать! — но вовремя остановил себя. Ведь оскорбится — и будет права. Разбуди его среди ночи и спроси, чем какое поле засеяно, какой урожай ожидается в каждом из его сел, ответит не задумываясь, а сколько лет сыну, жене… надо считать. И все же… Самому хочется верить, что он не мог измениться, он всегда был и есть именно тем, кто он есть. Но если так, то они с Миленой действительно отдаляются друг от друга? Как ни тяжело на работе, нужно находить время и для них. Неделю назад она что-то подобное пыталась объяснить ему. И сейчас опять: между нами пустота, и она накапливается. Пустое пространство? А бывает ли в природе пустое пространство?.. Когда ее видели в городе с Голубовым? Кажется, в прошлом месяце. А он примерно неделю до того сам видел их у кондитерской. Если еще и это навалится… Со всех сторон…
Неприятный спазм сдавил горло. Он вскочил, склонился над раковиной. Ничего, обойдется, нервы.
— Тебе плохо?
— Просто устал.
Паршивец! Будто прямо в ухо прокукарекал. И не раздольный разлив, а какой-то жалкий скрип. Он проснулся и стал ждать. Но тихо. Вероятно, ошибся один из прошлогодних петушков соседа. Настоящие петухи, должно быть, уж пропели, а этот, недоразвитый, опоздал. Как нарочно — его разбудить. И вдруг со всех сторон понеслось! Распелись. Так, значит, соседский петух запевала? Вспомнилась летняя ночь, когда он впервые услышал это скрипучее кукареканье. Смотри-ка! У него такой знаменитый сосед, а он и не знал.
Усталый, измученный, Тодор долежал до вторых петухов. Временами забывался, и в подсознании проносились неясные, тревожные видения. Предстоящий день будет тяжелым, одни неприятности… Беспокойный, плохой сон не к добру. Предчувствия его часто оправдывались, а после сорока и вовсе ни разу не обманули. Получается, что и эта сфера познания мира еще темна для человека, ее постижение только еще начинается, и, как всегда, познание идет сначала опытным путем.
Какой толк думать о том, что навалится на него через несколько часов, если и на этот раз, думай не думай, реализуется «предзнаменование» его сна? К тому же, может быть, оно уже материализовалось и его сегодняшнее беспокойство — реакция на него? Что планировалось на сегодня? Заседание правления. Повестка дня такая, что тут опасаться нечего. Значит, что-то другое, неожиданное. С ним всегда так: хорошее может задержаться или вовсе не дойти, но плохое не замедлит, явится вовремя. Хотя бы то, о котором неведомые силы подали сигнал, вызвав в нем смутное предчувствие. Все его предыдущие попытки объяснить сущность предчувствий или научиться их предотвращать — безуспешны. Будто механизм их подачи находится вне его, воздействует издали, так что он сам каждый раз вне игры, он просто объект…