— Эй, Филипп! — остановил его женский голос, когда он возвращался с поля.
— Здравствуй!
— Здравствуй. Председатель сказал, что ты ему срочно нужен.
— Зачем?
— Не расспрашивай, а ступай. — И, хитро подмигнув, добавила: — Не бойся, улыбался, доволен чем-то.
Перед кабинетом Сивриева — Таска. Он давно уже не видел ее и удивился: как пополнела! Потом отметил, что не просто пополнела — тело налилось силой, лицо стало женственнее, во взгляде появились уверенность в себе и гордость, чего раньше за ней не водилось. Кивнула головой на дверь председателя («Заходи, ждет»), и он, шагнув к двери, глянул на нее сбоку. Так вот в чем дело… Он слышал, что женщины обычно скрывают беременность, пока есть возможность, а она будто нарочно — никаких ухищрений в одежде. Не поверишь, что это та самая Таска, которую он знает с детства. Или он ошибался в ней раньше, или тут что-то другое, чего он не понимает.
Сивриев предложил ему сесть.
— Как дела?
— Уже хожу.
— Слышал, на участки наведываешься?
— А как же? Дело с болезнями не считается.
— Смотри поосторожней!
— Пригодилась справка, которую я составил? — ушел он от разговора о себе. — Приняло ее правление или нет?
— Нет. Ни твою, ни мою. Но мы с тобой докажем, что они не правы.
И, больше для себя, чем для него, председатель раздумчиво сказал то, о чем думал и Филипп: убежден в своей правоте — воюй за нее до конца и не отступай ни перед кем, кто бы он ни был. Правды без борьбы не добьешься, хотя бы потому, что другим она кажется неправдой.
Сивриев встал, подошел к нему, обнял своими жесткими руками за плечи, слегка их сжал.
Неожиданный дружеский жест смутил Филиппа. Тот ли это Главный, гроза всей югненской долины? Что заставило его изменить мысли о нем, о Филиппе? И, может быть, не только о нем? Он пережил, очевидно, что-то тяжелое. Наверное, правду говорят, что после несчастья люди становятся добрее, человечнее.
Вошла курьерша.
— Товарищ Генков придет сию минуточку, а агронома нет нигде, и дома тоже.
— А где он, не спросила?
— Как же не спросила? Спросила. В город уехал. Я говорю, как же так, председатель зовет. А жена говорит, уехал по делам.
Председатель забарабанил пальцами по столу, тяжелые брови нахмурились, а усы опустились, прикрыв верхнюю губу.
— Вот так и живу без правой руки, без правой, — вздохнул он.
— Товарищ Генков…
— У секретаря парткома другие задачи, обязанности. Да и его не всегда могу понять, почувствовать полное единство с ним… как, например, с тобой сейчас. Знаем оба, что взялись за одно дело, что доведем его до конца.
— Да, до конца.
Дверь скрипнула, и в ее проеме показалась тяжеловесная фигура секретаря. На миг он как будто бы заколебался, входить или нет.
— Подвела меня курьерша. Там, говорит, весело. А я и поверил… Разве у нас бывает весело? Сами жизнь свою в ад превратили… Осталась в ней одна работа…
— Это как понимать?
— А так. У людей с одной стороны бывает работа, с другой — личная жизнь… удовольствия. Я мечтаю…
Сивриев прервал его, насмешливо прищурив глаза:
— Ясно, мечтаешь о другой.
— Я мечтаю о равновесии сторон, — продолжал Генков спокойно. — Чтоб человек оставался человеком даже в двадцатом веке… На той неделе в городе гастроли… Софийская опера.
— Мечтай сколько душе угодно, но на сон грядущий. А сейчас — работа. За этим вас и собрал.
— Как всегда, забыл пригласить бай Тишо… Болеет, конечно, человек… но хотя бы для виду позвал.
— Бай Тишо пусть занимается своими хворями, а мы давайте займемся делом. И, чтобы не задерживать зря Филиппа, предлагаю начать с конца, с назначения заведующего теплицами…
Что они говорили потом, Филипп не мог вспомнить, вернее, не слышал. В какой-то момент сказал «Да» и опять ничего не мог взять в толк. Наконец его отпустили. Спускаясь по мраморной лестнице, идя по улице, где с низкого оловянного неба сыпались, кружась, мягкие снежинки и ветер, подобно конскому хвосту, мел их то в одну, то в другую сторону, он мысленно повторял: «Да, да, да». По его разгоряченному лицу потекли тонкие струйки влаги. Вот так же тают снежинки и на стеклянных крышах теплиц. Если бы не больная нога, пошел бы туда прямо сейчас… Сторож дед Драган крикнул бы из темноты: «Стой! Кто идет?» «Как кто? — ответил бы он строго, властно (надо немножко потренировать голос). — Новый заведующий». А почему, собственно, новый? Он и старый, он и новый. Первый заведующий югненскими теплицами. «Ах, товарищ заведующий, — заспешит навстречу старик, — это вы, не узнал сразу!» «Вы»… Да, заведующему полагается говорить «вы», хотя заведующий всего-навсего недавний овощевод Филипп.
Ночью он несколько раз просыпался и смотрел на часы, не пора ли идти. К утру кончил сыпать снег, небо поднялось выше, посветлело. Не перекусив, не взяв с собой хотя бы хлеба, он до зари вышел из села, прокладывая тропку в молодом, рыхлом снегу.
У теплиц он оказался первым.
— Фильо, ты, что ли? — удивился дед Драган. — Чего это тебе приспичило в такую рань?
— Где ключ от канцелярии?
— От канцелярии? У меня. Тебе зачем?
— Хочу посмотреть кое-какие бумаги.
— А-а… Нет, нельзя. Без агронома — ни-ни. Был бы ты хотя бы бригадиром… а так нет. Порядок есть порядок. Коли замерз, пошли ко мне, в мою «канцелярию», погреешься, поговорим.
— Ты сторож, не начальник, чтобы распоряжаться, — злился Филипп.
— В отсутствие начальника начальник я! А что касается сторожа, возьми свои слова назад. Я тебе не сторож, я материально ответственное лицо. Отвечаю здесь за… за все. Сторож! Ха! Да я ни за какие коврижки в сторожа не пошел бы. Ясно тебе? Сторож!
Дед поджал обиженно губы и пошел искать подветренное место, где было бы потеплее.
В девять приехал Тодор Сивриев, созвал всех работников теплиц и представил им заведующего. Когда процедура закончилась и он почувствовал себя чуть ли не венчанным на царство, подошел дед Драган, протянул ключи.
— За давешнее прости. Откуда ж мне было знать, что там начальство надумало? Сказали все путем — и разговор другой. А что должности моей касаемо, так ты знай, что на гордость мою покусился, на честь. Я сторожем никогда не был и не буду. Надо же было ляпнуть такое — сторож! Ха! Чтоб ты знал, начальники порог мой оббили, умоляли: пойди на место Геро на хозяйственный двор. Но я — нет! Ни за что! Материально ответственное лицо, как теперь, — другое дело.
— Извини, пожалуйста, я не знал.
Он расположился в своей канцелярии, целый день считал, пересчитывал, под вечер отправился в правление к Сивриеву. Постучал, вошел — в кабинете Сивриев и Голубов.
— Вот посмотрите. — Он положил на стол десяток листков из школьной, в клеточку, тетради, плотно исписанных мелким, четким почерком.
В своих расчетах он предлагал увеличить штат на двадцать человек и передать ему маленький колесный трактор. Зато он возьмет на себя кроме теплиц все работы по выращиванию помидоров, не требующих подвязки. Конечно, нагрузка на него самого возрастет при этом вдвое, но отдавать опытный участок в руки Беро… Он все дело испортит, он с самого начала смотрел недобро на новый сорт.
Все его предложения приняли, только, услышав о тракторе, главный агроном протянул: «Не-е-ет! Машин и так мало, не могу уделить не то что трактор, даже колесо от него». А без колесника все его идеи — на ветер! Первое предложение, а ему сразу — подножку. Плохое начало. Если и дальше так пойдет… Но именно в этот момент его грустной мысли вмешался Сивриев. Он и забыл совсем, что Сивриев здесь и что решает он.
Филипп вышел из административного здания, окрыленный новыми планами, намерениями. Хотелось обнять весь мир, и не только обнять, но и подчинить его своей воле. Человек силен мыслью о своей силе, сказал ему дед Йордан в больнице. Однако неясно, откуда появилось чувство полета и силы, где его истоки: более широкие права, данные ему должностью заведующего, или ответственность, которую на него возложили? Его чувство — фактор положительный или отрицательный? Не потребует ли оно взамен за ощущение силы изменения его самого? И добрая, и жесткая сторона этого чувства только что были перед его глазами.