— Испугал ты меня, — признался секретарь.
— Чтобы не пугаться, не думай о плохом, думай о хорошем.
— Оно так. Чего звал? Случилось что?
— Случилось! Только не у меня — у вас! Теперь я буду спрашивать, ты — отвечать. Скажи: жив еще бай Тишо?
— Что за вопрос?
— Отвечай!
Располневшие щеки бай Тишо порозовели.
— Так как? Жив бай Тишо или нет? Или уже вычеркнули его из партийного комитета?
— Понял. И я тебе отвечу… серьезно. Кричать — не разговор. Если я в чем ошибся… чего не доглядел — скажи, слушаю. А то какие-то, извини, головоломки… И так две недели никакого роздыху. Прямо хоть телеграмму Сивриеву посылай, пусть возвращается… Одному эту кашу не расхлебать.
Вот и карты раскрываются.
— Каша, говоришь. О ней-то и речь. Какую кашу вы там заварили за моей спиной? Не посоветовавшись… Снова Сивриев?
— Оба, — сник Марян, — он и я.
Нет, нет, Марян на такое неспособен. Это опять тот. Но на этот раз ему придется отвечать головой.
— Моя ответственность не меньше, — продолжал секретарь, — и я не собираюсь голову под крыло прятать.
— Благородно! Браво! Но повторяю: не могу поверить, что ты…
Славка как-то спросила: что за человек Марян? Ленивый — вроде нет, плохой — нет, карьерист — нет, на бюрократа тоже не похож. Какой он? Он ничего не ответил ей. Ему и самому Марян был тогда неясен. Если б она спросила сейчас, он бы сказал с чистой совестью: Марян Генков — коммунист. Коммунист, который честно служит партии и не бежит от ответственности. Он никогда не делил людей на коммунистов и не коммунистов. Ценил каждого по своей мерке: служит ли народу, всем ли сердцем служит, предан ли делу партии. И вдруг «коммунист»! Нет, это не случайно. Это точное определение. Именно таков Марян Генков.
Он рассказал о посещении Любена. Марян слушал, опустив голову.
Да, он чувствует, что что-то не в порядке… Дело вроде бы идет, а вперед не движется… Но почему к нему самому никто не пришел, не предупредил о том, что Илия втихомолку затеял? С тех пор как председатель уехал в отпуск, он, Марян, все время ездит по селам, проводит собрания, постоянно среди людей. На собраниях крестьяне соглашаются, что дополнительные участки приведут к неразберихе, к раздвоению сознания, но на следующий же день начинают знакомую песню: «Хотим как в других хозяйствах». Да, он чувствовал, что по пятам за ним идет враждебная темная сила и рушит все, что он создал, потратив столько труда и нервов, но относил это на счет своей неспособности убеждать.
Он не знал, а Сивриев и сейчас не знает, о существовании вполне реальной силы, о том, что говорят люди при закрытых дверях и что кто в шутку, а кто и всерьез называют Илию «борцом за новую правду». Обстоятельства к тому же сложились для Илии сверхблагоприятно. Сивриев — самый ярый его противник — в отпуске, Голубов каждый вечер в городе, а Марян то проводит собрания, утихомиривая вновь вспыхивающие частнособственнические порывы, то встречает и провожает делегации, которых стало особенно много после того, как хозяйство вышло в передовые…
Они условились с тетей Славкой не говорить бай Тишо о совещании в округе, но теперь уже бесполезно скрывать. Марян рассказал о совещании, о конфронтации против Сивриева, о том, что они предприняли и собираются дальше предпринимать здесь, в Югне.
— Почему меня на совещание не пригласили? Или я уже не член пленума окружкома? Или и там меня списали, как и вы…
— Никто тебя не списывал. Тебе даже прислали специально приглашение. Но тетя Славка попросила не говорить тебе. Приглашение у нее… может еще сохранилось.
Марян поднялся, прошелся по комнате, снова сел.
— Сейчас, пожалуй, самое важное — Илия Чамов. И чего ему не хватает? А, бай Тишо?
— Чего не хватает? Ты сначала мне ответь, что вы собираетесь предпринимать?
— Административные меры применить опасно. Нажалуется наверх — нам же боком выйдет…
— Я вот что решил. Позову сюда и прочищу ему мозги хорошенько, хороше-е-нько! Я лицо не должностное, так что если и напишет наверх, то пусть со мной лично разбираются.
Его предложение «прочистить мозги» Илии не родилось спонтанно, оно было глубоко обдуманным решением. Все время, пока он ждал Маряна, он думал об одном: что можно сделать, чтобы Илия прекратил закулисную возню, так сделать, чтобы их не обвинили в зажиме свободы слова и демократии. Главное — нужно пресечь пересуды, успокоить нездоровые страсти, а потом уже решать, что правильнее: сделать так, как в других хозяйствах округа, пли так, как предлагают Сивриев и Генков.
Чтобы не терять зря времени — сейчас дорога каждая минута, — он распорядился — не предложил, не попросил, а именно распорядился, как когда-то, — немедленно послать Станку, курьершу, за раскольником. И тут же пронеслась тревожная мысль: а разве Станка не служебное лицо?
— Нет, не Станку. Найди Сребру, пошли ее как мою дочь. И еще одно…
Генков ждал.
— Вот что… Об этом должны знать только мы с тобой. Тодор человек пришлый, а смотри с каким энтузиазмом хозяйство развивает… Тяжело ему будет узнать о таком… На себе испытал. Да к тому же и вспыльчивый. В этом деле больше навредит, чем поможет.
Едва за Маряном закрылась дверь, он поднялся с кровати и потихоньку, держась за стену, дошел до кухни. Жена испуганно подхватила его, усадив к столу.
— Ты что это? Забыл, что доктор сказал?
— Сейчас придет Чамов-младший, будет важный разговор, так нужно побриться. Но сначала дай мне приглашение…
— Какое такое приглашение?
— Не хитри. Марян мне сказал уже.
— Вот тебе и верь мужскому слову! — возмутилась она и взяла шкатулку, в которой держала документы.
Он с волнением взял в руки плотный, отпечатанный на ротаторе листочек бумаги, прочел несколько раз и, еще читая, почувствовал, что сознание меркнет. Первое, что он увидел, придя в себя, были полные тревоги глаза Славки.
— Что? Что с тобой?
— А-а… ничего. Воду поставила греть?
— Никакого бритья. Ложись сию минуту!
— Это очень важно.
— Отдохни сначала. Будет еще время и на бритье, и на разговоры.
Подставив плечо, Славка осторожно повела его в спальню.
Он прилег, думая отдохнуть минутку, но тут же задремал. Сквозь сон слышал голоса, но чьи — не разобрать. Стряхнув с себя дрему, увидел у постели Славку.
— Кто пришел? Не Илия?
— Никого не было.
— Ты же с кем-то разговаривала.
— Сама с собой. Лежи, лежи…
Последовавшие за этим днем дни были сплошным ожиданием. Проснувшись, первым делом глядел в окно: не идет ли кто с новостями об Илии. Ему так хотелось верить и он был почти убежден в том, что новости будут добрыми. Человека нельзя судить только за то, что он однажды оступился. Не может каждый всю жизнь пройти по прямой дороге. И зигзаги могут случиться, и поколеблется человек между добром и злом, между честью и бесчестьем. Но важно, чтобы все пришли к тому же, что исповедуют они, те, кто всю жизнь честно работали и работают во благо народа. Какое дитя самое дорогое для матери? То, которое не давало спать по ночам, которое приносило самые горькие тревоги. Часами думал он о человеке, которого никогда не любил, а сейчас всем сердцем желал, чтобы Илия заслужил его доверие и любовь… его и людей. Он не сводил глаз с окна и все ждал доброй вести. В его представлении все — спокойная жизнь села, преуспевание хозяйства — зависело сейчас от того, что делает в данный момент или собирается сделать сын деда Драгана. Потому-то и испытывал жгущее душу нетерпение.
Он не видел его с того дня, когда посылал за ним. Славка пыталась его обмануть, но он увидел Илию в окно и велел ей вернуть его. Он начал прямо с сути, без предварительных расспросов, без подготовки. Даже не пригласил сесть, подчеркивая этим степень его вины. Илия слушал внешне покорно, нахмурив брови, морщиня лоб — сущий меринос! Он и не принимал на себя вину, и не оспаривал упреки, и это вселяло надежду на то, что разговор не пройдет для него бесследно. Чтобы укрепиться в своей вере в него, он потребовал от Илии список. «Нету у меня списков», — дерзко ответил он. «Иди и принеси, сию минуту!» Он не помнил, чтобы хоть раз в жизни так кричал. Илия сник и начал юлить: что за спешка… на работу надо… вечером или завтра. Не вечером, не завтра, пресек он строго его нытье, список должен быть здесь сейчас же. Понял, что не отвертеться, и через двадцать минут вот он — длинный-длинный список фамилий. Не читая, даже не заглянув в него, разорвал пополам, потом еще раз пополам, еще и еще, пока лист не превратился в клочки бумаги. Он был так доволен благополучным завершением встречи, покорностью и послушанием Илии, что провел с ним целую беседу, разъясняя, что человек живет среди людей и хочет он или не хочет, но доброта должна лежать в основе его отношений с ними, что нет более несчастного человека, чем тот, кто стал белой вороной среди своих. Илия кивал, соглашаясь, в нем явно наступила желанная перемена. Попрощавшись и спустившись во двор, он поглядел на окно бай Тишо и помахал ему рукой.