Музыка, кино, театр, не говорю уж о нашем творческом кружке. Вспоминаю и думаю, откуда у меня, выросшего в среде, не просто далекой от музыкальной классики, а враждебной ей, в среде беспрестанного пьянства и поножовщины, эта тяга к прекрасному? Ну, откуда? Наверное, от естества. В той же Чертовой лапе слушали же мы транслируемые по радио оперы и оперетты, спектакли и концерты. И не видя, а только слушая, представляли красоту, не передаваемую радиоэфиром. Значит, заложено изначально. Конечно, среда могла все загубить, уничтожить. Но мне повезло.
Жахнули на свою голову
Преподаватели интересные. Запомнились Семенов и Ременик. Первый высокий, грузный, всегда в светло-сером костюме, усыпанном сигаретным пеплом, вел, наверное, самый интересный курс литературы зарубежной – античную литературу. Читал интересно настолько, что многие записывали его лекции по возможности дословно. Но едва раздавался звонок, тут же прекращал рассказывать, подхватывал видавший виды пухлый портфель и устремлялся в туалет. Думали – почки, оказалась – фляжка. И непременно «Перцовка». Исключительно она. Он быстро забулькивал свою норму, торопливо курил и шел продолжать повествование. Ни на тембре голоса, ни на скорости рассказа, ни на содержании это никак не отражалось.
Ременик запомнился другим. Маленький, бритый наголо, он наведывался из Москвы. Таких наезжих было несколько, тот же Башкиров, например. Ременик читал курс«Литература «серебряного века», небольшой, но насыщенный великими именами. При этом говорил по-русски очень плохо: «ейтот косподдин Блёк» – так в его устах звучало имя великого поэта. Но курс редкий. Масса имен еще не открыта цензурой, книг не издавалось, поэтому по окончании лекции его окружали с вопросами. Посреди рослых наших ребят он стоял незаметным. Таким клубком, в центре которого находился Ременик, вываливались из аудитории. На расстоянии разглядеть преподавателя невозможно, и о присутствии его свидетельствовали доносившиеся: «Коспожа Акматова и Мэрин Сцвитаева…»
Зарубежную литературу XIX века читала Валентина Кондорская, дама интеллигентная и своеобразная, с претензией на манерность, строго выдерживавшая дистанцию в общении не только с нами – студентами, но и с коллегами – преподавателями.
Как свой курс она доводила до нас, осталось за пределами памяти. Запомнилось другое. Именно с ней приключилась у меня история из ряда вон. Поскольку курс наш являлся экспериментальным, то на нас опробовались некоторые новации министерства, и одна из них давала нам возможность досрочной сдачи экзаменов. Пользовались ею немногие. Но я убедил Стасика Алюхина в преимуществах подобной ситуации: не сдадим досрочно, в зачетку все равно «неуд» не поставят, ведь явились по собственной инициативе. А нет оценки – значит, придем с группой.
И мы попробовали. Первый эксперимент пришелся на экзамен у Кондорской. Мы нашли её на кафедре, вызвали в коридор и попросили принять у нас экзамен досрочно. Она категорически возражала, то ли убоявшись подобной смелости со своей стороны, то ли от неуверенности в наших знаниях. Но отставить нас в сторону – задача трудновыполнимая, если выполнимая вообще. Мы шли к намеченной цели, как учили партия и комсомол, твердо. Она комсомольского натиска не выдержала и согласилась:
– Хорошо, тогда в пятницу до занятий в 11-й аудитории.
Это самая маленькая аудитория на первом этаже: шесть столов, 12 мест. Для лекций совершенно непригодна, да и для семинаров мала, потому всегда свободна.
В пятницу мы встретились и убедились, что оба не готовы. То есть что-то, конечно, знали, но не для уверенного выхода к экзаменатору. Как быть? И тут Стасик предлагает:
– Без ста граммов не разобраться, пошли в буфет да жахнем для храбрости.
Преподавательский буфет, маленький и уютный, располагался слева от большой студенческой столовой. Хозяйничала там Лиза-Лизавета, мать той самой машинистки-гимназистки из редакции институтской многотиражки. Она в свое время представила меня матери, что потом позволило мне в часы, когда у преподавателей занятия и буфет пуст, харчиться там в долг. Но, как известно, на добродетели махровым цветом распускается наглость. И я, зная, что в буфете всегда в наличии коньяк, водка и портвейн, стал иногда заходить сюда и для того, чтобы выпить. Как правило, с лучшим другом. Вот почему он вспомнил о буфете. Остановить бы его и остановиться самому. Так нет же! Первым пошел. Буфет, на наше несчастье, оказался пустым, даже Лизы не видно. Она появилась из подсобки, услышав стук сдвигаемых стульев.