– Молчу, – отвечал он, прикладывая руки к сердцу.
Валентин, чтивший отчима как отца родного, махнув рюмку-другую, комментировал по своему:
– Леший талантливый, ему бы чуток образования, большим человеком стал бы.
Виктор Михайлович среднего роста, средней упитаннности, с давно поредевшей прической, белобрысый и безбровый. И маленькие его глазки под маленьким лбом, который при намарщивании убирался вверх к затылку и потому глаза казались совсем и не глазами вроде. Говорил редко, предпочитая молчать и слушать. Если не спал, что-нибудь делал: строгал, паял, жарил, парил, варил, водил Валентина в библиотеку общества слепых, что на улице Рыбинской. Для него Валентин и не родной вовсе, а глядя со стороны, так больше, чем родной. Валя мог на отчима и прикрикнуть при случае, а Виктор Михайлович – никогда. Оттого, что не просто жалел, любил!
Родом из сельской ярославской глубинки, он рано призвался в армию, а служить довелось на Дальнем Востоке, потому самой Великой Отечественной войны не хлебнул. В разгроме японцев участвовал, но тоже не очень активно, ибо их корпус находился в резерве. Сколько ни пытал я его о той войне, ничего путного добиться не мог. Виктор Михайлович морщил лоб, поджимал гузкой губы (имелась у него такая привычка) и отделывался ничего не значащими общими словами. Один раз, правда, разговорился:
– Помню, японки все к нам бегали…
– Откуда они взялись?
– Жили там. Это ведь Курилы, тогда их территория.
– Попробовал японок?
– Было дело. Очень они любили нас, русских мужиков…
– За что?
– Да за это самое. Япошки ведь низкорослые, и член у них небольшой, а в сравнении с нашим так просто крошечный. Японки сами говорили…
Но столь длительный диалог исчерпал все его силы, и он надолго умолк.
Демобилизовавшись, в деревню не вернулся, приехал в Ярославль, служил в «пожарке» и вскоре познакомился с Верой Михайловной. С тех пор вместе и ни одного скандала, ни одной ссоры. Вот ведь как судьба распорядилась.
Вера Михайловна – коренная ярославна, вышла замуж еще до войны за красавца-командира Красной Армии. Он ушел на фронт в самом начале войны и не вернулся. Погиб, не увидев сына. Так что ребенка растила и воспитывала одна и горя хлебнула сполна.
Невысокая, симпатичная, очень дружелюбная, она обладала редким даром привлекательности. Не внешности, хотя и тут все было в порядке, привлекательности душевной. Пообщавшиеся с ней сразу зачисляли её в разряд своих близких друзей за искреннее желание понять, помочь, простить. Внешне она выглядела заметно эффектнее Виктора Михайловича. Почему же предпочла его? Так ведь и выбора особого не было. Вдова с ребенком не нарасхват. А он показался мужчиной основательным, серьезным, скромным. Так и стали жить вместе.
Вера Михайловна работала буфетчицей в кафе «Европа», что располагалось тогда в здании на углу улиц Свободы и Комсомольской. И его переманила. Поработал поваром, отмечался начальством, но тянула техника, и ушел в механики в том же горпищеторге.
Валентин – судьбы трагической. Наше военное поколение любило все, что горит и гремит. В частности, практически у всех были свои «поджигахи», представлявшие изогнутые под прямым углом трубки малого диаметра. Другой частью являлся изогнутый на самом конце гвоздь с туго натянутой резиной. В трубку плотно набивалась сера от спичечных головок, затем оставалось только спустить резину указательным пальцем. Гвоздь устремлялся внутрь ствола, и происходил взрыв. Чем больше серы, тем громче взрыв, но и опасность подрыва «поджигахи» в руках – больше. Сколько тогда ребят покалечилось!
У Валентина история другого рода, но из той же серии. В классе пятом-шестом с друзьями они взрывали собранные на свалке патроны. Тогда их была тьма. Технология знакомая. В земле роется небольшое углубление, в которое укладываются патроны. Сверху их укрывают чем-нибудь легко воспламеняющимся и не гаснущим на ветру. Лучше всего подходили опилки, положенные на ворох старых сухих газет. Затем именно края газет поджигались спичками, оставалось только отбежать, залечь и ждать, когда грохнет.
Именно так и сделали они, но почему-то не грохнуло. Валентин пошел посмотреть, в чем дело, наклонился, и тут рвануло. Остался жив, но глаза… Один полностью уничтожен. На беду другой давно покрылся бельмом. И куда только ни возили его родители, чтобы видел хотя бы тот глаз с бельмом, даже в Одессу к знаменитому Филатову добрались, но безрезультатно. Лет в четырнадцать он ослеп полностью и учебу продолжил в костромском специнтернате для слепых и слаб