– Серьёзно?
Спросил искренне, не в силах поверить. Тогда еще не было сказано всей правды о войне, которая появится позже в книгах Бориса Васильева, Василя Быкова, Виктора Астафьева. Преобладали лубочные картины наподобие «Белой березы» забубенного Бубенного.
– Куда как серьезно, – грустно ответил подвыпивший фронтовик. Но то единственное его откровение больше ни разу не повторилось, он как бы вычеркнул войну из своей жизни.
Мы с ним являлись коллегами как по предметам, оба словесники, так и по несчастью с дополнительно навязанной дисциплиной. У него всё превратилось в трагикомедию. Как я уже говорил, пение ему навязали, потому что требовалась способность играть хоть на каком-то музыкальном инструменте. Оказалось, что он играл. Но, во-первых, балалайка – инструмент не самый, откровенно говоря, музыкальный. А во-вторых, даже на нем он мог воспроизвести одну лишь песню «По диким степям Забайкалья»
Но сколько можно слушать её, да еще в балалаечном звучании. Очень скоро ребята стали саботировать пение, потихоньку хулиганить на уроке. Павел Георгиевич, естественно, злился. И к середине урока двух-трех учеников удалял из класса. Удаленные, в боях с учителями закаленные, мстили по-своему. Они вставали на краешек фундамента, чтобы виден был класс и видны они сами классу, и начинали хором подвывать, завершая словами из песни «сухарики в сумке гремят», делая ударение на «сухариках». А потому, что фамилия завуча – Суханов.
Павел Георгиевич, услышав завывание, буквально терял лицо, то есть выбегал из класса на улицу, но и мазурики тоже не лыком шиты. Едва Суханов в дверь – они врассыпную. А поймав того или другого из них на перемене, он уже ничего добиться не мог. Те, как принято говорить в определенных кругах, уходили в глухую несознанку.
– Павел Георгиевич, – обращался я к нему, – да плюньте вы на них, а заодно и на пение. Осталось-то всего ничего до конца учебного года, а там, может, и подберут кого.
– Разве что, – угрюмо соглашался он.
Мне с полученным в приданое рисованием все-таки гораздо легче. Я приходил в класс, проверял, обходя ряды, наличие альбомов и цветных карандашей и давал задание типа:
– Сегодня, ребята, рисуем зимний лес.
– А как его рисовать?
– Да как хочется.
Такой расклад устраивал всех, включая самых несговорчивых. Оценки ребят тоже вполне удовлетворяли. Помня свой малохудожественный опыт, я полагал, что если у ребенка способности есть, если боженька погладил его по головке, то он всегда нарисует не хуже меня. Значит, меньше оценки «отлично» поставить не имею права. Если же боженька обошел ученика вниманием, то я тем более бессилен изменить что-либо и ставить за неспособность к рисованию неудовлетврительно считал в принципе неверным. Поэтому, если ребенок принес альбом и карандаши, если старается, высунув язык, что бы он ни изобразил, я уверенно ставил «хорошо».
С историей еще проще. Я исходил из принципа лучших моих институтских преподавателей и говорил в классе так же, как они в аудитории:
– Учебник вы прочтете самостоятельно, я же расскажу то, чего нет в учебниках и в доступных вам книгах.
Рассматривая вопрос о реформах Петра I, можно было приводить массу цифр, фамилий, городов. Это важно, но скучно. Я же брал для начала конкретный факт.
Петр Великий был крайне заинтересован производством сукна для армии. В Москве одной из первых суконных стала фабрика некоего Серикова, для которой царь приобрел все нужные машины и повелел к назначенному сроку представить пробную половину сукна. В то же время государыня, желая угодить мужу, покровительствовала другому фабриканту – Дубровскому – и приказала тому представить образчики своего изделия. Случайно оба фабриканта явились во дворец одновременно. Сериков, рассмотрев пробы Дубровского, нашел их несравненно лучше принесенных им и очень смутился, ожидал царского гнева. Петр подошел к образцам Серикова и ощупал их.
– Посмотрите, батюшка, каково-то вам покажется сукно моего фабриканта? – сказала императрица.
Петр подошел и стал осматривать столь же внимательно образцы Дубровского.
– Дубровский, из какой шерсти делал ты сукно свое?
– Из отборной шерсти, ваше величество, – похвастался Дубровский.
– Коли из отборной, то результат худой. А ты, Сериков, из какой?
– Из обыкновенной стригушки, – отвечал тот трепещущим голосом.
– Вот видишь, – сказал Петр, – из отборной шерсти и дурак сделает недурное сукно, а ты молодец, что из обыкновенной стрижки исхитрился сделать добротную материю. Будешь и впредь поставлять мне сукно для армии.
Ребята живо реагировали на приведенный случай, и уж после этого следовали факты, даты, люди…