Выпили, поговорили по душам. Веня делился впечатлениями о Душанбе и Таджикистане. Говорил, что трудно привыкал не к языку и обычаям, а частым землетрясениям. Магнитудой в два-три балла, они практически ежедневные. Особняк весь в трещинах, того и гляди – развалится.
– Так возвращайся в Ярославль.
– А где жить, – грустно спросил Веня, – мзды не берем, накоплений нет. Приехал, а дома брат с женой и двое детей. Габариты нашей конуры сам знаешь.
– Ладно, не унывай, подсиживай министра, занимай его место. А там и до ЦК рукой подать.
– Тебе всё шутить…
– Вень, а как сыновья, чем занимаются?
– Оба в Свердловском военном училище…
Мне он подарил хорошее издание «Похождений Ходжи Насреддина», а Вале – феску. Я водрузил феску на голову Вени – вылитый таджик, загоревший дочерна.
– Венька, ну ты же вылитый азиат.
– Ха, тем и живем. Думаешь, я бы сделал такую карьеру иначе? Папа Жанны, конечно, помог, но в основном – внешность и работоспособность. Таджики – трудяги, но в массе малограмотные, русский знают плохо.
– А ты – таджикский?
– Разговорным владею свободно, сейчас второй год изучаю арабскую письменность, фарси. Медленно, но продвигается.
– Характер не мешает?
– Случается, – вздохнул Веня. – Буквально перед отъездом пришел ко мне один толстяк с дипломатом. Предложил сто тысяч, чтобы сына устроить в министерство, а тот, я попросил показать документы, закончил на круглые трояки вечернюю школу. То есть аттестат тоже куплен. Я ему по морде врезал, пинком из кабинета выгнал, дипломат вслед выбросил.
– Вень, так ведь могут того, сам понимаешь…
– Да ты что, у нас там порядок жесткий.
Я вспоминал не раз этот разговор, когда с распадом Союза в Таджикистане начались беспорядки. И хоть сведений никаких не имел, очень боялся, что расправились «басмачи» с нашим Веней. А если «басмачи» не добрались, то сердце не выдержало, он в последний приезд, на прощание обнявшись, сказал:
– Наверное, в последний раз.
– Типун тебе на язык.
– Нет, Коля, чувствую. У меня уже два инфаркта.
Я поверил. При его характере удивительно, что не три…
Из ближнего круга – еще Андрей Шарапов. Он влился в нашу группу гораздо позже и, как мне всегда казалось, влился не до конца. Так же, как и Веня, пришел, отслужив в армии положенные три года. Вот уж кто охоч был до общественной работы! Но успехов особых в учебе не проявлял, правда, и хвостов не имел. Отработки случались, так у кого их в студентах не имелось? Парень вроде бы компанейский, но уж очень правильный и потому в наших у Валентина посиделках не участвовал. Надо ж пить, а это неправильно…
После института какое-то время поработал в школе, затем двинулся по общественной линии и, наверное, половину жизни провел в кресле очень удобном, возглавляя управление по физкультуре и спорту при облисполкоме.
Я даже побывал у него однажды. Контора размещалась в бывшем костеле на углу улиц Свердлова и Победы. О культовом назначении здания уже ничто не напоминало, даже сам зал молельный был перекрыт, став двухэтажным. У него кабинет был внизу, небольшой, но уютный, полный грамот, кубков и вымпелов. Сам Андрюша солидный, но не разжиревший, с красивой сединой на висках, смотрелся киношно.
– Чего не раздобрел на харчах казенных? – поинтересовался сразу. – Пьешь из кубков молодильную влагу?
– Пью, но редко.
Разговорились. У него уже взрослый сын, с которым ходит на охоту. Вот и все подробности. На этом посту он просидел до конца трудовой деятельности.
Далее. А далее у нас – Алик Василевский. Мы называли его Красавец, с ударением на «е». Высокий, статный, породистый. Копна жестких, вьющихся, черных волос, темные же, навыкате, внимательные, всё мгновенно подмечающие глаза, двурядная, без единого изъяна белозубая улыбка, смех, всегда искренний, во весь голос. А уж какой умница! Начитанный, воспитанный, уже тогда сносно владевший иностранным языком. Но душой общества не был, хотя стремился. Потому, наверное, самую первую свою общую вечеринку мы, первокурсники, отмечали именно у него дома. Та совместная вечеринка оказалась единственной. Она и группу не сплотила, и Алика душой компании не сделала. Не из того теста вылеплен был представитель государственно-партийной элиты Ярославля. Мать, кажется, – бывший секретарь горкома партии. Он и жил в элитном доме на Красной площади, что на углу Голубятной и Школьной, именовавшемся в просторечии сторублевым из-за размещенной по его торцу огромной рекламы трехпроцентного займа со сторублевой ассигнацией в центре.