– Ну, как?
– Ничего.
– Ну, ладно, я тебя запру с улицы. В туалет захочешь – в углу ведро.
– Валяй.
И остался один. Вечерние сумерки сменились полным ночным мраком. Спать не хотелось совершенно. Сжавшись, прислушивался к бесконечным шорохам, непонятным стукам, гремящему на вокзальной танцплощадке громкоговоротелю. Страх нарастал. Когда стало совсем невмоготу, подбежал к двери. Стал стучать и кричать, чтоб выпустили. Но прийти было некому. Мать, уверен, прибежала бы. Беда в том, что комната окнами на вокзал, а сарайка на противоположной стороне – во дворе. Стучал, кричал, пока не обессилел и, вконец измученный, уснул.
Когда утром пришли мать с Володей, рассказал им о своем страхе, непонятных шорохах и перестуках. Володя, добрая душа, поспешил успокоить:
– Крысы, заразы, тут их полно.
Представив еще одну ночь в соседстве с крысами, я забился в истерике. Володя пытался гладить меня по голове, увещевая:
– Сегодня же с работы крысоловку принесу. Вот увидишь, они уйдут, как только первая попадется. Вот увидишь.
Я не хотел этого ни видеть, ни слышать. Успокоился, только выйдя из сарайки. Дома попил чайку с остатками «торжественного» обеда и подался на улицу, где быстро нашел таких же бездельников, с которыми день пролетел незаметно. Володя меж тем поставил в сарай крысоловку, прочную, сваренную из литых прутьев, способную принять зверя и покрупнее.
Потом был вечер и была ночь. Крыса в приготовленную для неё западню не полезла, продолжала шуршать и стучать. Я уже не бегал к двери, осознав всю бесполезность и стука, и крика. Просто укрылся с головой и пытался уснуть, всхлипывая и давясь безмолвными слезами.
Утром мать, увидев меня, измученного и замурзанного, разрыдалась сама. И мы бы, наверное, тогда же уехали со Всполья, если б знали куда. Увы, не знали, ибо к бабе Кате возвратилась дочь её – рыжая лгунья Галина. Это, как я понимаю, и являлось главной причиной согласия матери на сватовство Володи.
Сам он не очень печалился, получив впридачу к трем собственным детям еще и пасынка. Жил просто. Работая слесарем на ремонте паровозов, ежедневно притаскивал в промасленном мешке всякие бронзовые, медные болванки, детали, чтобы сдать их в металлолом. К вечеру две чекушки водки стояли наготове. Отсюда и жизнь беспечальная, и глаза мутные.
Убежден, что мать никогда не выбрала бы себе такого мужа. Согласилась от безысходности, все же если и не свой, то и не чужой «угол». Мы не предполагали, сколько лет еще придется нести крест бездомности.
«Чертова лапа»
Здесь виделся мне мир реальный,
Скорее матерный, чем материальный, – думаю я, вспоминая свое житье-бытье на этой забытой людьми и богом окраине города с очень точным названием.
Вспольинская маята продолжалась около месяца, пока мать не подобрала новое жильё. На этот раз в «Чертовой лапе». Так назывался поселок на краю Красноперекопского района из четырех протяженных улиц: Декабристов, Пестеля, Рылеева, Чаадаева… К ним вела улица Гудованцева, не менее известного героя отечественной истории.
Трудно понять, чем был вызван выбор столь возвышенных наименований улиц поселка, поставленного в болотине и непролазной грязи переселенцами из мест, затопленных Рыбинским морем. То были, в основном, крестьяне вологодской глубинки, в массе своей малограмотные и малокультурные. И жилье ставили соответствующее: в подавляющем большинстве обычные мазанки. Что они представляли? Поставленные на четыре столба стены из прута либо мелкой леснины, обмазанные глиной, а снаружи, во избежание намокания и последующего разрушения, обитые тесом. Обычно в два окна по лицевой стороне. Небольшое крыльцо и туалет с выгребной ямой на улице, при доме огород, но не сад. Наверное, этой скученной неблагоустроенностью обязана была данная местность еще одному названию – «Шанхай», в обиходе употреблявшемуся даже чаще.
Подобный «особняк на зеленой» и достался нам. Точнее – передний, постоянно мокнущий из-за протечки в крыше левый угол с кроватью. Кровать мать по случаю приобрела у кого-то из местных жителей. Она была полностью металлической, с узорной спинкой и панцирной сеткой, выкрашена в ядовито-зеленый цвет. Под кроватью деревянный, привезенный еще из Мурома чемодан с немудреными пожитками.
На кухне у нас маленький столик-шкаф с дверцами, на две полочки. На них внизу – кастрюля, сковородка, миска, краснозвездная тарелка. Вверху – съестные припасы: буханка хлеба, батон, соль, подсолнечное масло, пачка маргарина, немного крупы, вермишели и макарон. Всё! А что, жить можно. Главное – не в сарайке!