На пляж мы выходили гурьбой, каждый нес с собой краюху хлеба «на обед». К хлебу прилагался дикий чеснок-черемша, которого вдоль по берегу рви – не хочу. Не слишком сытые, но и не настолько голодные, чтобы спешить домой, а это все-таки больше трех километров, валялись на берегу до позднего вечера, когда уже лежать становилось холодновато.
Купаться ходили большой гурьбой, гурьбой разновозрастной. Мы, мелюзга, плелись сзади взрослых ребят, но в воде все равны. Если будущую «Чайку» мальчишки учили прыгать с моста, то меня учили плавать. Учение суровое и своеобразное. В один из дней ребята спросили меня, хочу ли я плавать, как они? Получив твердое согласие, затащили в воду и поплыли рядом этаким эскортом, но довольно далеко от берега оставили. Естественно, стал барахтаться, как мог, чтобы удержаться на воде и не утонуть. Удержался, каким-то образом дотянул до берега. Не знаю, сумели ли бы они вытащить меня, если б пошел ко дну. Могли и не успеть: слишком далеко находились от нашего «дикого» пляжа. К тому же на берегу, похоже, никто и не следил за мной: барахтается, и ладно.
Понимал, что верить пацанам на слово нельзя, а уже через несколько дней клюнул на другую приманку, когда предложили поплыть на другой берег. Которосль в том месте в ширину метров сто, пожалуй. И это представлялось мне страшно далеким. Не в силах сказать что-либо я отрицательно замотал головой. Так бы и мотал, как конь застоявшийся, но тут последовало заманчивое предложение:
– Да ты не боись, мы тебя в коробочку возьмем и до той стороны дотянем как-нибудь. И не таких дотаскивали…
И стали наперебой вспоминать случаи, якобы уже имевшие место и завершившиеся благополучно. Когда они, окружив меня, образовали такую коробочку, я молча шагнул в воду, про себя повторяя «и хочется, и колется, и мама не велит».
Эти паразиты действительно коробочкой плыли рядом со мной до середины реки, затем, резко рванув, уплыли к другому берегу. И болтался, мучимый неразрешимой проблемой: и вперед – далеко, и назад – не близко. Решив, что вперед все же почетнее, стал усиленно болтать ногами и руками и кое-как, но самостоятельно до другого берега добрался. На подковырку: «А назад слабо!» – отвечать не стал и побежал к мосту, добравшись до своей одежды «пёхом».
Своих дочь и внука сам плавать учил по той же «методе», но гораздо милосерднее. Мои учителя были не жесткими, а жестокими. Так ведь дети войны – сплошная «безотцовщина», иначе мы выжить не могли.
Иногда старшие ребята, поймав собаку, побольше весом, резали её, разделывали и в поле разводили большой костер, на котором жарили огромные куски мяса. Но чаще отваривали. Для этого под мачтами линий электропередач прятали ведро помятое, но не худое. Воду брали из пруда, в котором купались. И не помню случая, чтобы кого-то прохватил понос. Разве что Борьку Овчинникова, но он не в счет – дристун хронический. Признаюсь, и мне в тех пиршествах желудка доводилось участвовать. Мясо как мясо, только иногда попадалась шерсть от не слишком аккуратной разделки. Также ловили и жарили голубей. Я их не любил, мяса мало, а возни много. Но пробовал: курицам голуби уступали.
Столовая под небом «накрылась», когда поле облюбовали цыгане. Одной из новаций Хрущева, как и иные неудавшейся, была попытка привести цыган к оседлому образу жизни. Им выделялись строительные материалы: бревна, тес, железо, кирпич для возведения собственных домов. И первые несколько лет они жили тем, что, получив стройматериалы, перепродавали их местным мужикам, и не по дешевке! Постепенно поселок все же появился. Жили цыгане подаянием, собираемым женами. Те ходили по домам с оравой ребятни и просили под них, мол, кормить нечем. Сердобольные бабы давали, что могли.
Как-то мать вместе с хлебом дала цыганке небольшой шматок сала. Та попросила нож. Получив его, стала тонкими ломтиками нарезать и совать в протянутые грязные руки своего потомства. Оделив всех, стоявших на ногах, она самый маленький кусочек сунула в рот младенцу на руках, тот с удовлетворением зачмокал и стал сосать сало.
– Ты что, – закричала мать, – с ума сошла, он же поносом изойдет…
– А, – махнула та в ответ, – цыганский желудок выдержит все, кроме голода.
Насколько помню, мужики у них не работали, хотя и не торговали. Это позже они займутся вначале реализацией самопальной косметики, а позже – наркотиками. Тогда же вечерами, взяв ящика два пива, усаживались прямо под стенами магазина на Гудованцевой и пили, и орали. Кричали так, что, казалось, еще мгновенье, и возьмутся за ножи. Ан нет, опять пьют и орут. И так до темноты.