Вторая проверка – челочка. Нам уже разрешили не стричься наголо и оставлять челку, но по неведомому регламенту она не должна превышать то ли два, то ли три сантиметра. Для измерения её в руках «штурмана» линейка. Если челка превышала требуемый параметр, отодвигал тебя в сторону. Когда все расходились по классам, оставленные со «штрафными челками» следовали в учительскую. Здесь они подвергались машинной стрижке, ограничивавшейся одной бороздой. Остальное доделывалось в парикмахерской за деньги. Но надо еще досидеть обезображенным до конца уроков. Потому желающих отрастить челку больше положенного не было, а те, что обнаруживались, просто долго не стриглись.
Был «штурман» решительным и жестким, рукой обладал тяжелой, и от подзатыльника его запросто можно было отлететь на метр-два. И боялись его самые отчаянные хулиганы. А их в нашем рабочем районе хватало.
Другой грозой являлся учитель математики. Говорили, что он, мол, Герой Советского Союза, получивший золотую Звезду за форсирование Днепра. Насколько достоверны слухи, не знаю, звезды ни разу не видел. Мы считали его припадочным. Предмет свой он объяснял классно, но время от времени словно терял рассудок. Как-то во время своего дежурства по школе зашел в туалет, где парнишки спокойно курили. Обычно одного оставляли в коридоре, чтобы мог предупредить о подобном появлении дежурного учителя. Но в тот раз почему-то забыли. Математик, схватив первого попавшегося, обыскал его, нашел полпачки махорки, после чего долго пытался засунуть находку провинившемуся в рот. Происходила экзекуция у классной доски для назидания всему классу. Судить не берусь. Наверное, нас, шпану послевоенную, иначе в рамках не удержать. К тому же с нами учились ребята из соседнего детдома, в драках вообще безрассудные. Можно только позавидовать их сплоченности. Стоило задеть кого-либо из детдомовских, даже невзначай, тут же налетали все остальные. Часто после уроков дрались группа на группу. И не помню случая, чтобы кто-то мог их одолеть, поскольку в драке никаких правил для них не существовало.
У меня с физруком отношения не заладились с первого урока. До того никогда я регулярно физкультурой не занимался, вообще был совершенно неспортивным: длинный, худой, сутулый, да еще в очках. Подтянуться на турнике мог от силы два-три раза, и то не на полную грудь. Брусья были недосягаемы в принципе, а к снаряду под названием «конь» меня подтаскивали под руки, но бесполезно. Перед самой целью я упирался ногами, и поднять меня на снаряд у ребят сил не хватало. Незаметно подкралась зима, мы встали на лыжи. Своих у меня не было, а школьные достались разноразмерные, то есть не одинаковой длины и с ремнями, в которые никак не влезали мои валенки. Кое-как привязав себя к лыжам, вместе со всеми, терпеливо ожидавшими меня, тронулся в путь. Требовалось сделать круг примерно в три километра по Фабричному шоссе и Починкам. Ехал не спеша, думая о чем-то совершенно постороннем, отвлекаясь, чтобы в очередной раз привязать уползавшие без меня лыжи. Короче, одного урока физкультуры на преодоление дистанции мне не хватило, прихватил следующий и затих в ожидании наказания. Но завершилось все неожиданно. На следующем уроке Николай Федорович сказал:
– Хватит портить общую картину … и настроение мне. Будешь сидеть с журналом и записывать оценки, которые я буду объявлять. С этим, надеюсь, справишься.
Деваться некуда – справился.
Конечно, учителя были неодинаковы. Моим ангелом доброты стала учительница истории Лариса Васильевна, она же, кажется, и наш классный руководитель. Не сразу, но однажды, просматривая дневник, в котором постоянной была тройка по поведению, она поинтересовалась моими близкими, я в числе прочих назвал Славика Мурашева.
– Ясно, откуда такое поведение! – сказала она задумчиво.
– И откуда же? – обиделся я за своего неродного родственника.
– Хорошо знаю этого субъекта.
Славика я уважал, и при первом же посещении Окружной, застав его дома, да еще трезвым, первым делом поинтересовался, почему это учительница называет его так обидно и непонятно.
– А как её зовут? – спросил он.
– Лариса Васильевна.
– А, Лариска, – протянул Славик. – Каштановая, что ли?
– В каком смысле?
– В смысле волос!
– Вроде бы…
– Значит, до сих пор обиду держит.
И он сообщил мне, что это наша соседка, живет тоже на Окружной улице, но в начале её, и что когда-то он ухаживал за ней, но уж больно она «выделывалась», и он переключился на другую – «не каштановую»…
Я Славика не осуждал, но и понять не мог: мне Лариса Васильевна казалась очень красивой. По простоте душевной передал разговор так нравившейся мне учительнице почти дословно, за исключением некоторых уж очень крепких выражений. Она удивила меня тем, что в ответ на услышанное, только расхохоталась: